Убить Петра Великого
Шрифт:
Вспомнив протяжный стон царевны, когда они в размеренном и быстром темпе вбежали на самый верх блаженства, Степан счастливо улыбнулся. Было!
Глебов приподнялся, присел на свободный стул, а потом усмехнулся в ехидную физиономию Маршавина:
— А с чего ты взял, что было?
С минуту подьячий непонимающе хлопал белесыми ресницами, пытаясь отыскать в лице Глебова лукавинку. Однако его встречали строгие серьезные глаза. Окольничий шутить не собирался.
Отодвинув от себя братину с брагой, Маршавин нахмурился:
— Так ты же только
Брага, сердито плеснувшись через край братины, расползлась по столу, испачкав кафтан Глебова. Брезгливо отряхнув промокший рукав, Степан спросил:
— А ты видел, как я выходил?
— Не довелось, — честно признался подьячий. — Только ты ведь постучать должен был, когда на государыню… того… залезешь.
— А я постучал?
— Не слыхал.
— Вот, стало быть, и не залезал! — веско изрек Степан. — Царица наша, матушка, святая!
— Куда же ты тогда запропастился? — недоверчиво сверлил подьячий Глебова поросячьими глазками.
— Постоял немного в трапезной, а потом в другую дверь вышел, — отвечал Степан и крепко пригубил братину, стараясь спрятать накатившее ощущение счастья.
— Где же ты тогда всю ночь был? — продолжал допытываться Маршавин.
Глебов оторвался от братины, утер рукавом усы:
— Тут в селе вдовушка одна дородная живет. Телеса — во! — выставил он впереди себя ладони. — Шажок делает, а у нее все колыхается, как свиной студень. Такую подержать — одна приятность. Вот я ее и держал всю ночь.
Губы разошлись в довольной улыбке, будто бы медку отведал.
— Где же ты тогда в следующую ночку пропадал? Заходил я к тебе, не застал!
— Так и пробыл у нее. Два дня порты не надевал.
В следующую ночь Степан Глебов тихим вором опять пробрался в келью государыни, перехитрив карауливших у ворот монастыря стрельцов. Государыня, встав на колени, молилась в углу перед иконой, замаливая сладкий грех. В тот момент, с распущенными волосами, неровной волной спадавшими на плечи, она показалась ему особенно красивой. Через полупрозрачную ткань Степан видел ее слегка располневшее тело. В глазах — испуг. Красивые, слегка пухлые губы разлепились. Вот сейчас отчаянный крик разорвет монастырскую тишь. Но вместо ожидаемого крика прозвучал шепоток:
— Уйди, окаянный!
Полные маленькие руки сложились у самой груди, закрывая оголенный участок кожи. За коротенькими пальцами видны звенья золотой цепи.
По распахнутым глазам Степан угадал: Евдокия хотела, чтобы он остался. Заперев дверь на задвижку, Глебов подошел к царице и, не ощущая сопротивления, поднял ее на руки. Длинные каштановые волосы, растрепавшись, почти касались пола.
Легкое сопротивление и короткая, как выдох, мольба:
— Не надо, Степан…
— Все будет хорошо, государыня, ты только мне доверься, — осторожно положил Глебов царицу на постель.
Степан принялся снимать свой кафтан, когда увидел, как колени государыни сомкнулись. Глянешь на такую преграду и покажется, что не найдется силы, чтобы отомкнуть эти врата. Но в действительности ему удалось сделать это всего лишь ласковым прикосновением.
Сейчас Степан, вспомнив эти сладостные мгновения, не смог сдержать себя. Широкая улыбка разодрала до ушей щеки, выдавая накатившееся счастье.
— Ты чего лыбишься-то? — недобро покосился на него подьячий.
— Просто подумал, что ты государю отпишешь, ежели наша затея не удалась.
— Что-нибудь придумаем. Только мне вот что странно. Государыня собиралась в Вознесенском монастыре трое суток пробыть. Уже пятый день пошел, а она не выезжает. — Понизив голос, Маршавин продолжал: — Два дня к заутрене не выходит, говорят, все перед иконой стоит, как будто бы грех какой замаливает. Так ты не знаешь, какой?
— Не ведаю.
Подошла хозяйка. Неодобрительно зыркнув на гостя, пожаловалась:
— Весь стол залили.
Ожиданий бабы Степан Глебов не оправдал. Отчего-то было совестно, оставаться более не хотелось.
— Поедем-ка в Москву, Назар, в кабак, угощу я тебя, — повеселел Глебов.
Маршавин отказываться не стал и, натянув на голову шапку, вышел из избы.
Хозяин трактира был круглолицый приземистый немец с невероятно располагающей наружностью. С его полноватого лица не сходила добродушная улыбка. В хозяйстве ему помогали две дочери, одетые в иноземное платье. Когда они подходили к столику, чтобы протереть пролитое вино, Маршавин, не стыдясь, заглядывал в разрез платья. И судя по тому, что отображалось на его лице, можно было считать, что увиденное доставляло ему немалое удовольствие. Заказали по стакану вина. Выпили. Пожелали еще.
В сей раз к ним подошла старшая из дочерей, весьма сносно говорившая по-русски. Одарив подьячего улыбкой, она усердно принялась натирать стол мягкой ветошью.
— Хороша, красотуля! — слегка хлопнул он девушку пониже спины.
— Майн гот! — слегка отстранилась девица.
— Ты нам еще вина принеси. Больно оно у вас хорошее, — распорядился Маршавин, бросив в пустой стакан гривенник. — Ты не скучаешь, хозяюшка?
— Скучать не дают.
— А то бы я тебя утешил. А хороша девка! — восторженно протянул Назар Маршавин, проводив ее долгим взглядом. — Вот такую бы помять! — Неожиданно взгляд его сделался трезвым, будто бы и не было трех ковшей проглоченной браги. — А только государыня посдобнее будет.
— Может, и будет. Но мне оного не ведомо, — попытался отшутиться Степан Глебов.
— Кхм… Может быть. Ладно, пойду я, что-то вино в горло не идет. А у меня тут еще одно дельце имеется. — Повернувшись к хозяину, он громко проговорил: — Ганс, дочки у тебя красивые.
Добродушный Ганс расплылся в довольной улыбке:
— Да, да!
— Ты вот что, Ганс, — серьезно заметил подьячий, направляясь к двери. — Подавал бы в следующий раз их вместе с вином… на закуску!
Старый Ганс непонимающе хлопал глазами, пытаясь разобраться в замысловатом русском юморе. Но на всякий случай из уважения к важным гостям закивал головой: