Убить ворона
Шрифт:
– Так вот, зная, что это за фрукт, можно было угадать, что он организует нечто подобное. Но в то же время это слишком рискованно для него. Ведь Сосновский может оказаться в тюрьме, если его участие в этой афере будет доказано.
– Да уж, Павел Викторович, натворили вы дел. Зачем было вывозить Чиркова в прокуратуру? Вы же знаете, есть распоряжение – допросы только в СИЗО. Это – во-первых. Во-вторых. Что вы тянете с этими допросами? Если не справляетесь…
– Константин Дмитриевич, – чуть не взмолился Болотов.
– Это слабая, непрофессиональная работа, – закончил Меркулов.
Повисла тяжелая пауза. Болотов был ни жив ни мертв.
– Впрочем, я сразу понимал, что дело это будет ох каким непростым. Шутка ли – легенда уголовного мира. Крепкий, должно быть, орешек.
– Чирков? Да. Признаться, вот он у меня где.
Болотов уже в который раз, говоря о своем подследственном, похлопал себя по мощной шее и доверительно посмотрел на Меркулова.
– Паясничает, – пояснил он, – словечка в простоте не скажет. Кажется, на пике доверенности разговаривает, такие подробности припоминает – волосы дыбом. От такой исповеди любой поп поседеет. А в то же время – ничего толком. А такое заведет… я даже думаю… – Болотов инстинктивно огляделся по сторонам, – что он не без гипнотических способностей.
Меркулов с хорошо сыгранной серьезностью склонился ближе к Болотову:
– Гипноз? – спросил иронично
– Он такие монологи закатывает, – продолжал Болотов, не заметив иронии, – заслушаешься. И все гладко, как по писаному. В первый раз рассказал, как крысу в детстве убил, – час с лишним слушал. Потом про ларек, где шоколад мальчишкой украл. А потом ни с того ни с сего, как шестерых положил, – а дело забытое. Зачем он, спрашивается, на себя движение наводит? Понятно, что ему в любом случае «вышка», да только зачем он все рассказывает? Время тянет? Или просто для красоты слога? А я все слушаю, как…
Болотов остановился взглядом на пепельнице, подыскивая слово. «Бездарность!» – пискнула пепельница.
– Кофе готов, – вспомнил Меркулов.
Когда Константин Дмитриевич вернулся с чашками, Болотов уже составил молящую фразу.
– Константин Дмитриевич, – обратился он, – нам ведь не столько Чирков теперь нужен, а его круг. А выйти на круг никак не удается. Я уж и МУР подключил, и РУОП. Только вот ФСБ осталось просить. Все, что Чирков рассказывает, все получается, будто он один действует. А за ним ведь – легион. Вот и этот побег – сколько там братвы работало? Да и не в них дело, конечно. Есть кто-то и над Чирковым, я это даже почти знаю…
– Как то есть знаете? – оживился Меркулов.
– Да нет, не знаю, конечно, – испугался Болотов, – догадываюсь только.
Ну не рассказывать же Меркулову про сны.
– А откуда у вас такие догадки?
Болотов совсем запутался и потух. Снова зависла пауза.
– Так что, совсем никакой конкретики? – вернулся Меркулов к начатому разговору.
Болотов покачал головой.
– Сообщников не называет ни в какую?
– Его так просто не разведешь. Я и под простака работал, и грозил, и сулил, и с психологией всякой подбирался… Не получается. Все в одиночку. С первого дела…
– С крысы? – тонко улыбнулся Меркулов.
– С крысы, – простодушно вздохнул Болотов.
Оба опять замолчали. Меркулов незаметно взглянул на часы.
– Хотя подождите, – встрепенулся Болотов. – Они крысу вдвоем ухандокали. Виноват. Умертвили крысу они вдвоем.
Меркулов с подозрением посмотрел на Павла.
– Я говорю, – в возрастающем возбуждении продолжал Болотов, – и крысу и шоколад они вдвоем…
– С кем вдвоем?
– С другом.
– С друзьями?
– Да нет, с другом каким-то, не с друзьями. Он все время друга поминал какого-то, я его переспрашивал, один это или разные, но он все отмахивался, я думал, это несущественно…
– Как то есть несущественно?
– Да он же все больше на всякие страсти нажимал, как у него там крыса околевала, как он шестерых в полчаса уложил… А друг – так, фоном шел, если только в полслова обмолвится. Я вот сейчас и думаю: если это один и тот же друг – с детдома еще, – так, наверное, это очень сильные связи…
– Да что там, – опять поскучнел Меркулов, – из детдома девочки идут на панель, а мальчики в мелкое хулиганство. В этих садках большая рыба не выводится.
– Да знаете, – в решительном исступлении продолжал Болотов, – он об этом друге с таким респектом говорит, что он, дескать, с ним, с этим другом, советуется во всем, во всем его слушает. Даже с крысой…
– Да господь с ней, с крысой. Значит, в каждом слове уважение…
– Да-да, именно уважение, даже подобострастие какое-то. А между тем Чирков ни перед кем шапки не ломает, это всем известно, а здесь вдруг такое почтение. Как же я раньше-то не подумал…
– Да… – Меркулов отхлебнул от чашки, – надо было вам на этом моменте раньше сконцентрироваться. Впрочем, и сейчас время не упущено.
Меркулов взглянул в простодушную, вспотевшую мордаху Болотова.
– Вы не будете возражать против моего присутствия на следующем допросе?
– Да как же возражать… – Болотов смешался, – я сам вас об этом просить пришел.
– Хорошо, что не успели. А то я бы, пожалуй, отказал, – усмехнулся Меркулов.
Болотов тяжко вздохнул. «Бездарность я», – подумал он понуро.
Глава 39. СЛЕЖКА
Поздоровавшись с Турецким, Валентин Дмитриевич с удивлением взглянул на большой сверток в руках Турецкого. Сабашов отметил, что его шеф выглядит уставшим: темные круги под глазами, воспаленные веки. Валентин Дмитриевич молча поставил кофе.
– Может быть, вас в другой номер перевести? В гостинице имеется еще один «люкс», – обратился он к московскому коллеге.
– Нет, спасибо, Валентин Дмитриевич, – поблагодарил Александр.
– Ну что ж вам соседи выспаться не дадут, – ворчал Сабашов. – Это ж сплошное мучение.
– Вы-то, Валентин Дмитриевич, чего не в духе? – побыстрее переменил разговор Турецкий.
– Да это… Обуза я вам сплошная, Александр Борисович. Никаких концов найти не могу.
Валентин Дмитриевич сильно разнервничался.