Убить Зверстра
Шрифт:
Оставалось предположить самое неприятное, что сюда заглянули, чтобы поживиться добычей, хоть мелкой, если обитателей палаты нет или они крепко спят. В больнице часто пропадали вещи, деньги, продукты из тумбочек и холодильников. Почему бы и к ней не заглянуть ненароком, ведь она в палате одна, долго засиделась за работой, значит, устала и теперь крепко спит.
Ясеневой стало неприятно, но она решила не повергать посетительницу в неловкость. Ценного у нее ничего не было и ни об одной из пропаж она жалеть не будет за исключением
Затворив за собой дверь, женщина остановилась. Придержала за уголки накинутый на плечи платок, огляделась. Увидев, на какой из кроватей лежит обитательница палаты, устремила на нее взор, под которым у Ясеневой так заколотилось сердце, что, казалось, стук его слышит вся больница. Мгновение этого созерцания показалось Дарье Петровне безразмерным. Она уже подумывала, чтобы подняться и спросить, что эта незваная гостья тут забыла. Но в это время женщина тронулась с места, подошла к столу и опустилась на стул, на котором недавно сидела Ясенева. Над столом замелькали ее руки, послышался шелест листов бумаги. Женщина что-то рассматривала на исписанных страницах. Что она видит без света? — подумала Ясенева и тут же посмеялась над собой: более глупого вопроса в этой ситуации она задать не могла.
— Хорошо у тебя тут, просторно, — услышала она посреди своих размышлений.
Женщина отложила рукопись в сторону и села, сложив руки на коленях. Она снова смотрела на Ясеневу, смотрела выжидающе.
— Что вам надо? — Дарья Петровна приподнялась и села, опираясь спиной о стенку.
— Ничего, пришла посмотреть, как ты устроилась.
— И как?
— Просторно, говорю.
— Холодно у меня, — сказала Ясенева, поддерживая миролюбивый тон. Теперь ей показалось, что к ней зашла сумасшедшая, и ее лучше спровадить отсюда ладком-ладиком да поскорее.
— У меня тоже холодно. Холоднее, чем здесь. И тесно. С холодом я смирилась, сама теплом не богата. А вот теснота — беда: ни повернуться, ни выйти.
— Если у вас одноместная палата, то там, конечно, теснее.
— Да, одноместная. Хоть в этом мне повезло.
— Почему же «повезло»? Одной скучно, — возразила Ясенева. — С людьми веселее.
— Веселее, если ненадолго. А так лучше одной быть.
— Почему?
— Так положено, так устроено.
— Возможно. Я вот тоже одна.
— Да. Только ты — тут, а я — там, — пояснила женщина.
— Где там?
— В другом месте. Я сюда очень хотела попасть, но не успела.
— Еще не поздно. Можно перевестись, если позволяет ваш диагноз.
— Одинаковый у нас диагноз. Только у тебя он от глупости, а у меня от тяжелой жизни.
— Какой глупости, что вы говорите?
— То и говорю, мне теперь виднее. И не спорь.
— Значит, по-вашему, если избавиться от глупости, как
— Истинно так. Тебе делом заниматься надо, а ты дурью маешься, страдания себе придумываешь, стишки сочиняешь. Смех!
— Занятно. Попробуйте, действительно, перевестись сюда, у вас появится шанс рассказать мне подробнее, как следует жить, чем заниматься.
— Не получится перевестись.
— Почему? Вы же говорили, что хотели бы сюда попасть. Я могу посодействовать, если хотите.
— Опоздала я. Тебя ко мне перевести могут, а мне обратного хода нет. А чем тебе заниматься, я и сейчас могу сказать, затем и пришла.
Ясенева продолжала с неприязнью смотреть на посетительницу, решив больше не задавать вопросов. Та тоже молчала, чувствовалось, что она подбирает слова для продолжения разговора. Только глаза ее стали светиться то ли любопытством, то ли нетерпением, то ли злостью, в темноте было не разобрать. Молчание затягивалось, и от него Ясеневой почему-то тяжело дышалось. Преодолевая нехватку воздуха, она спросила:
— Как вас зовут?
— Не помню. И сколько ни смотрю, ничего о себе прочитать не могу, одни цифры заумные написаны.
— Не только у вас. В этом отделении вообще принято диагнозы обозначать числами, чтобы больные себе в голову много не брали.
— Так то диагнозы, а у меня имя цифрами записано.
Незваная гостья зябко передернула плечами, и Ясенева услышала каскад глухих звуков, как будто что-то посыпалось со стола. Она наклонилась, стараясь разглядеть, что могла задеть женщина и свалить на пол.
— Да ты не бойся, я тебя не трону, — истолковала старуха по-своему движение Ясеневой, испытавшей после этих слов суеверный страх.
— Что-то упало, — преодолевая оцепенение, сказала Ясенева.
— А ты не отвлекайся. Я, говорю, по делу пришла.
— По какому?
— Вот ты не знаешь, чем тебе заняться…
— Знаю.
— Погоди! Выкинь из головы лишнее, и чужого тебе человека выкинь из души, погубит он тебя. Выкинь! — притопнула она ногой под столом, настаивая на беспрекословности исполнения высказанной воли. — Он свое дело сделал, и его время ушло.
— Какое дело? — Ясенева ничего не понимала, если это сумасшедшая, то откуда она знает о ней так много.
— Растревожил тебя, достал до донышка, разбудил самую суть в тебе. И хватит с него!
— Предположим, и что теперь?
— А то, — странно прозвучал этот ответ.
— Спасибо ему за это, мне приятно жить растревоженной, — в голосе Ясеневой был не вызов, а усталость.
— Спасибо не ему, а тебе. Потому что растревожителей хватает, да люди растревоживаются по-разному, чтобы так растревожиться, как ты, — особый дар иметь надобно.
— Ха! Так это я, выходит, уникальна, а не он — талантливый и сильный?