Убить зверя
Шрифт:
Проснувшись, Базуль полюбовался из окна малиновым солнечным восходом и с удовольствием выпил большую чашку кофе, хотя этот напиток особо и не праздновал. Старый вор больше любил чифирь, но с некоторых пор начал постепенно уменьшать дозы заварки – все чаще стало напоминать о треволнениях прожитых лет изношенное сердце и поджелудочная железа. Врачи, которые теперь пользовали Базуля каждую неделю – больше для профилактики, чем по необходимости – в один голос твердили о вредности больших крепко заваренного чая для его здоровья. Он снисходительно посмеивался, но советом эскулапов пренебречь не рискнул.
Когда "положенец" приканчивал восхитительные румяные тосты, где-то на первом этаже послышался шум, а затем кто-то начал орать дурным голосом.
"Наезд… – похолодел Базуль. – Но почему нет стрельбы? Неужто менты?! Уходить! Надо уходить!" Он выскочил из-за стола с далеко не старческой прытью и бросился к личному лифту, чтобы спуститься в подвал, к тайному ходу. Все его недавние страхи в один миг превратились в настоящую панику, напрочь отбив способность здраво мыслить.
Но тут раздался осторожный стук в дверь и послышался голос секретаря-референта:
– Федор Лукич! Разрешите…
"Шатоха продался! – мелькнула страшная мысль. – Все, падло, кранты тебе, интеллигент недорезанный…" – Базуль быстро достал из футляра свою любимую "беретту" и загнал патрон в ствол.
– Входи… – "Положенец" спрятался за шкафом и взял дверь на прицел.
Шатоха, увидев черный зрачок пистолетного дула, глядящий прямо ему в лоб, стал белым, как мел.
– Кто там с тобой? – глухо спросил Базуль, страшным усилием воли придержав палец на спусковом крючке.
– Один я… н-никого… – заикаясь, растерянно промямлил секретарь-референт.
– А кто шумел?
– Тренер… Это он…
– Что ему нужно… в такую рань? – уже спокойней спросил Базуль, опуская пистолет.
Но на предохранитель не поставил, настороженно смотрел за спину Шатохи.
– Там что-то случилось с собаками…
– Чего-о?! – Базуль ощерил рот в зверином оскале. – Посторонись… бля…
Мгновенно забыв про свои опасения, он побежал по лестнице вниз, где в холле, в окружении охранников, катался по паркетному полу в истерике тренер-кинолог.
– Говори! – орал Базуль, ухватив его за шиворот. – Говори, сучий потрох! Поднимите его на ноги, – приказал он охранникам. – И принесите воды. Быстрее!
Но даже полведра ледяной воды, вылитой на голову тренера, не смогли его вывести из ступора. Он только бессмысленно таращил на Базуля налитые кровью глаза и что-то бормотал, указывая пальцем на выход.
Отшвырнув нетвердо держащегося на ногах тренера в сторону, Базуль, как был в теплом стеганом халате и тапочках, так и побежал к вольерам.
То, что он там увидел, сразило старого вора наповал. Все вольеры были открыты, а его любимцы лежали в самых причудливых позах мертвыми. Какой-то страшный, неведомый зверь буквально растерзал не страдающих ни силой, ни бойцовскими качествами псов, при этом не оставив никаких следов.
Последнее, что увидел Базуль перед тем как потерять сознание, была сверкающая бриллиантовыми кристалликами белая пелена, несущаяся ему навстречу со скоростью экспресса…
Глава 17. Чижеватов
Егор Павлович резал дверные дубовые филенки. Неподалеку за крохотным столиком сидел слесарь Копылин и как обычно трепал языком. Не надеясь на хозяина, который спиртным не злоупотреблял, а потому запасов согревающего не имел, он прихватил с собой бутылку водки и потихоньку вливал "зеленого змия" в свое луженое нутро. На пороге мастерской лежал Грей и время от времени с осуждением посматривал на Копылина, который витийствовал практически без пауз, благо его слушатели были не столько благодарными, сколько безмолвными.
– …Так жена и сказала: катись, Гоша, колбаской. А хахаль ее – морда семь на восемь, восемь на семь – поддакивает, кивает и бицепсами поигрывает. И такая на меня кручина навалилась, что хоть сразу с моста и в омут. Ну, врезал я этому жлобу… зубы он потом полгода вставлял… а толку? С хаты меня выперли, паспорта нет – в зоне только справку дали – куда денешься? Старые кореша брали в дело, но я решил завязать. Надоело мне, Палыч, нары тереть и парашу за паханом выносить. Ну, тут я, конечно, преувеличиваю. Моя воровская "масть" всегда была в почете. Но от этого не легче. У "хозяина" особо не разгуляешься. Короче, сказал я друганам, что в завязке, бабе – что прощаю и прошу пардону, если чего было не так, и погнал по югам. Как этот… писатель… Максим Горький. Грузчиком работал, сети рыбакам вязал, даже спасателем на курортный сезон однажды пристроился. Денег имел – курам на смех. Не жил – перебивался. Спал, где придется, ел, как говорится, что Бог пошлет, с приличными женщинами – ни-ни: кому нужен безденежный фраер? Однако, я не горевал. Потому как был молод, здоров и хорошо помнил чем заканчивается погоня за тугриками. Не знаю, как долго протянулось бы такое мое житье, но тут мне привалил, можно сказать, фарт необыкновенный. Эх, Палыч, как вспомню, так до сих пор дрожь в коленках!
Она влюбилась в меня сразу. Ей было по фигу, что я почти бомж, что зарабатываю гроши и что откинулся по амнистии, хотя мог бы торчать в казенном доме еще четыре года. А я ничего не скрывал, рассказал ей все, как на духу. Понравилась она мне. Ну как родная. Забрала с собой, привезла в этот город, на работу пристроила… душа в душу пять лет жили. И тут – болезнь… Когда из морга ее забирал, думал рядом с нею в могилу лягу. Как с ума сошел… – Копылин всхлипнул. – Потом пил целый месяц по-черному. На работе меня не трогали, понимали. А я хотел от водки сгореть… сбежать от враз опостылевшей жизни. Оклемался… Вот, живу… Зачем?
– Да, дела… – Егор Павлович сокрушенно покачал головой.
Он хотел еще что-то сказать, но тут задребезжал звонок на входной двери. Отложив резец и стряхнув с фартука стружку, старик пошел открывать.
На пороге появилась комическая фигура в старом заячьем треухе и клетчатом пледе, наброшенном на плечи поверх выцветшей от времени фуфайки. Это был Гуга, знаменитый нищий с Подковы.
– Палыч, б-беда! – вместо приветствия выпалил он, с опаской покосившись на Грея, который начал его обнюхивать.
– О чем ты? – старик был удивлен – до этого Гуга никогда к нему не приходил.
– Тетя Игина в б-богнице! Ой, пгохо, очень пгохо…
– Что ты такое несешь!? – старик схватил Гугу за плечи и сильно тряхнул. – Какая тетя, в какой больнице?
– Совсем пгохо… – горестно тянул свое попрошайка; по его щекам побежали слезы.
Егор Павлович не сразу сообразил, о ком говорит Гуга, а потом решил, что ослышался, хотя знал, что "тетей Ириной" нищий называл актрису, несмотря на то, что она была не на много старше его. Ирина Александровна и раньше, а тем более теперь, когда стала зарабатывать получше, подкармливала Гугу горячей пищей и пирожками с ливером, которые он обожал. Обычно он приходил к ней раз в неделю – наверное, понимал, что надоедать нельзя – и усевшись прямо на пол у входной двери, степенно хлебал суп личной деревянной ложкой. Пройти на кухню и поесть, как нормальные люди, он отказывался категорически.