Убитый манекен : сборник
Шрифт:
— Вам, наверное, знаком этот тип сорванца… Напрасно ему угрожают самыми страшными наказаниями, сажают на хлеб и на воду, запирают в подвале! Подобно ему я всегда страдал от необузданной жажды откровенности…
— А! — произнес Малез.
И в то мгновение ему и не следовало бы говорить ничего другого.
— Ну что за мину вы скорчили? Вы напомнили мне всех добропорядочных старичков, которым я еще с малолетства в мельчайших подробностях повторял неприятные разговоры, предметом которых они
— Я ручаюсь вам в этом, — сказал Малез.
— Остальные пусть выпутываются сами! Отнюдь не хочу сказать, что всегда испытывал к Жильберу огромную привязанность, но, если посягнули на его жизнь, нужно, чтобы это было до конца прояснено… Еще раз повторю, комиссар, я всегда придерживался мнения, что важно ничего не оставлять в тайне…
Высказываясь, Арман заметно оживился. «Заинтересованность или такая натура?» — спрашивал себя Малез.
— Откуда у вас возникли подозрения? — осведомился он. — Хочу надеяться, что вы ни с кем ими не поделились?
— Чтобы меня растерзали? Благодарю покорно!
— Мне рассказывали, что вы находились в церкви, когда…
— Да, я сопровождал маму, Ирэн и Лауру. Мама не потерпела бы, чтобы я пропустил воскресную обедню в ее присутствии.
— Мне также сказали, что там вы встретили вашего двоюродного брата Эмиля с женой?
— Действительно, они были позади нас, и после службы мы задержались немного на паперти поболтать.
— Чтобы дойти от церкви до вашего дома, достаточно пересечь площадь. Вы уверены, что во время обедни никого из своих не теряли из виду?
— О! Совершенно. Я только тем и был занят, что их разглядывал…
— К вашему брату отношение было особое, раз он мог позволить себе не присутствовать на обедне?
— Естественно. Всю свою короткую жизнь он пользовался особым к себе отношением. Он утверждал, что у него кружится голова от запаха ладана, что, когда он на коленях, у него болит сердце. Чего он только ни выдумывал! Но мог бы и вообще ничего не говорить: самой легкой улыбкой он обезоруживал мать, а едва хмуря брови, пугал.
— Допускаете ли вы, что какой-нибудь неизвестный, знающий, что Ирма на кухне в подвале готовит обед, а ваш отец наверху недвижим из-за болезни, мог бы тем или иным способом проникнуть в дом?
— Нет. И двери, и окна всегда тщательно запираются. Вы же знаете, как в деревнях боятся свежего воздуха!
— В свое время не возбудило ли в вас подозрения что-нибудь в том, как выглядел труп вашего брата?
— Нет, на теле было лишь несколько синяков и царапин, вызванных падением.
— Показались ли вам естественными цвет кожи, положение тела?
— Бог ты мой, да!
Уставившись на стаканы, оба замолчали. За стеной Мари-Анж с громким шумом извлекала из буфета посуду.
— Откуда же у вас, в таком случае, уверенность, что ваш брат был убит?
— Не знаю, — признался Арман с заметным смущением. — Может быть, от того, что его смерть всех нас в большей или меньшей мере обогащает…
Малез до такой степени был поглощен мыслью, что преступление вдохновлено ненавистью, что даже и не подумал подойти к проблеме с этой стороны. Он насторожился:
— Всех? Кого именно?
— По достижении нами совершеннолетия отец считал долгом сообщить нам, что его имущество, доходы от которого он естественно рассчитывал оставить бедной маме, должно быть пропорционально поделено между Ирэн, Жильбером и мной как прямыми наследниками, нашими кузенами Лаурой и Эмилем, а также старой Ирмой, чья преданность, согласитесь, вполне заслуживает вознаграждения… Соответствует духу завещания, что кончина Жильбера соответственно увеличивает долю каждого из переживших его наследников…
Малез допил стакан. Нет, решительно, это слишком примитивное объяснение его не удовлетворяло.
— Но есть еще что-то, неопределимое что-то…
Арман после легкого колебания закончил:
— Я говорю о самой атмосфере дома, о нашей безумной молодости…
Малез насупился. Ему резко не понравилось, как молодой человек сменил тон. Более того, интуиция ему подсказывала, что Арман, несмотря на свою «необузданную жажду откровенности», только что сказал себе, что не всякую правду следует высказывать.
И он решил перейти в наступление.
— В общем, — произнес он, делая вид, что его это не интересует, — вероятно, для всех было бы лучше, если бы убийцу никогда не обнаружили?
— Что? — воскликнул Арман.
— И ваша сестра, и ваша кузина, и вы сами очень неохотно говорите о покойном. Сначала я подумал, что вам было больно вспоминать о любимом человеке… Но не проявляли бы вы столь же сильное нежелание воскрешать в памяти и человека ненавистного?
— Как вы до такого додумались?
— Мое предположение легко обосновать. При посещении вашей сестры и вашей кузины я сразу же заметил, что их объединяет нечто вроде договора, и они видят во мне врага. Даже старая Ирма метала в меня убийственные взгляды… Даже вы сами, несмотря на внешнюю развязность, только что испытали потребность сдержать поток своих откровений. Вы вдруг испугались непредвиденных последствий, которые может вызвать ваша слишком большая откровенность… и вот вы замолчали!
Комиссара больше не заботило, что его услышат. Он говорил во весь голос: