Убитый манекен
Шрифт:
— Со своей стороны, дорогая, я очень об этом сожалею! Ничто так не поддерживает дух, как эти обеды всей семьей!
«Спорю, что ее зовут Евдоксия», — подумал Малез. «Евдоксия или, может быть, Юбертина!» (Впрочем, он ошибался. Ее звали самым мещанским образом Жанна, как он узнал чуть позднее.) Он испытывал впечатление, что присутствует на спектакле, и охотно аплодировал бы иным репликам, находя их чрезвычайно подходящими к ситуации. Так, Евдоксия — простите, Жанна! — просто обязана была высказать свое соображение об «укрепляющей
В свою очередь Эмиль — подумайте, он, оказывается, не нем? — вложил свой камень в общее здание:
— Вы же знаете, Жанна, что трагические события последних двенадцати месяцев в немалой степени способствовали разрушению наших славных давних обычаев…
«Честное слово! — подумал Малез. — Но ведь они отмечают годовщину… Сознавая или нет… смерти Жильбера. Ведь завтра исполнится год, как он умер, сказала мне вчера Ирэн».
Эмиль продолжал своим грустным, тусклым, «сиротским», — подумал комиссар — тоном:
— Даже самых бесчувственных потрясла бы мысль о прикованном к креслу там, наверху, моем дядюшке (он произнес «моемдядюшке»)…
— Я чуть погодя поднимусь к нему! — живо сказала Ирэн.
У нее горели щеки. «Почему?» — спросил себя Малез.
— Если позволишь, я тебя провожу? — заспешил Эмиль.
Разговор решительно оживился! Даже Лаура захотела его поддержать:
— А я, Жанна, покажу вам тот новый рисунок вязания, о котором рассказывала…
Со злобным наслаждением Малез подумал: «Ха-ха! Белье, белье!» Затем он усомнился, преследует ли столь ловко устроенный уход Ирэн и Эмиля названную ими цель. Ведь в провинции так скрытны!
— Хорошо! А что делаю я? — шутливо запротестовал Арман.
— А ты поговоришь со своим старым другом, г-ном Малезом! — бросила все еще сердящаяся Ирэн.
Юноша не удостоил ее ответом. Не обращая внимания на сестру, он повернулся к своему гостю:
— А что вы скажете о рюмочке коньяка, комиссар? Настоящего старого коньяка?
Лаура вздрогнула:
— Послушай, Арман, не станешь же ты?..
— А почему нет? Рюмочка старого коньяка вас всех разогреет. Ты выглядишь совершенно окоченевшей.
— Не знаю, где ключ от погреба…
— Вот он.
— Бутылки переставили! — возразила Лаура. — Ты не сможешь их найти…
Она нехотя поднялась и направилась к двери, где уже стоял ее кузен, пропуская вперед, он свободно обнял ее за талию и поцелуем коснулся ее волос:
— Моя малышка Лаура! Ты помнишь, как мы прятались в винном погребе и зажигали бикфордов шнур для того, чтобы взорвать весь этот сарай, с нами вместе, а потом выбирались оттуда черные, словно трубочисты?
— Да, — коротко ответила Лаура.
Даже если бы она ответила ему вопросом на вопрос, дала ответ отрицательный, просто отошла от него, это не выглядело бы так бессердечно.
Малез остался один с Ирэн, ее кузеном Эмилем и его женой. «О чем мне с ними разговаривать?»—
Эмиль машинально поправлял манжеты на худых запястьях.
«Кто поверит, что в детстве он требовал, чтобы его звали Рысьим Глазом?»— подумал Малез.
Он встал с единственной целью размять ноги, сделал несколько шагов, вынул трубку из кармана и принялся набивать.
Шаги на лестнице, ведущей в погреб. Приглушенный голос Лауры из-за плохо закрытой двери донесся до его ушей:
— Я тебя не понимаю! Ввести его в дом! Пригласить к нашему столу! Нужно, чтобы ты потерял всякое представление о приличиях, чтобы ты сошел с ума!
Затем голос Армана:
— Напротив! Сумасшедшие — это вы! Хитрить с полицией бесполезно, моя малышка. Этот человек — правильно пойми меня! — не остановится. Лучше любезно принять его…
— Тебе легко говорить! Ты скоро нас оставишь…
Молчание.
— Неужели ты не понимаешь, что он перепашет наше прошлое, как крестьянин перепахивает поле, а натыкаясь на наше молчание, не остановится, пока мы всего ему не скажем?
— Ну что же! Так расскажи ему все! Слушая тебя, можно подумать, что мы повинны Бог знает в каких грехах!
Но вы хотите скрыть грехи Жильбера? Сознайтесь же в них!
— Арман! Показать его таким, каким он был! Может быть, убить твоего отца, как мы убили твою мать!
— Хочешь, я скажу тебе правду? Вы утратили истинное представление о добре и зле! Атмосфера этого дома, воспоминание о Жильбере отравляют ваше существование… Повторяю тебе: вы все окоченели!
Шаркающие шаги. Голос старой Ирмы:
— Отдайте мне бутылку, господин Арман, я ее откупорю, а то вам недалеко и до беды!
Арман:
— Как тебе угодно! Подожди, я пойду с тобой… Ах, если бы я остался здесь еще на несколько дней, то добился бы, чтобы все изменилось!
И снова грубый голос, мужской голос старой Ирмы:
— Что должно бы измениться?
— Все!
Лаура толкнула дверь, вошла. Малезу она показалась даже более бледной, чем обычно. Бледностью мраморной. Словно маленькая благовоспитанная девочка, она уселась, разгладив вытянутыми вдоль бедер руками черное платье, которое боялась помять, и нетвердой рукой поднесла ко рту остывший на донышке чашки кофе.
— Вы… вы нашли его? — с трудом произнес Эмиль.
Лаура бросила на него удивленный взгляд:
— Что именно?
— Коньяк.
— Естественно! — воскликнул Арман, вошедший вслед за ней. — Не каждый день, будь сказано без ложной похвальбы, вас угощают коньяком такого возраста и такого букета! К несчастью, Ирма, которая все еще убеждена, что я неспособен откупорить бутылку, раскрошила пробку в горлышке… В наказание я поручил ей наполнить рюмки…
Жанна Шарон кашлянула:
— Мне наливать бесполезно! Вы должны знать, Арман, что я в рот не беру спиртного…