Убивец
Шрифт:
Безрылов сидел на лавке, расставив широко ноги и пощелкивая пальцем одной руки по другой. Пока крестьяне входили и занимали места, он смотрел на них внимательно и вдумчиво. Потом, окинув всю толпу холодным, презрительным взглядом, он слегка, почти незаметно, покачал головой и, усмехнувшись, обратился к Проскурову:
– - Кстати, Афанасий Иванович, я ведь и забыл поздравить вас с приятною новостью... Уж извините... Все эти хлопоты... Просто из ума вон...
– - С чем это?
– - спросил Проскуров,
– - Как?
– - просиял Безрылов.
– - Значит, вам ничего неизвестно, и я некоторым образом первый буду иметь удовольствие сообщить вам это приятное известие?
– - Очень, оч-чень приятно-с...
Проскуров поднял глаза на заседателя, который, между тем, подходил к нему, брякая шпорами и обворожительно улыбаясь.
– - Вы получаете назначение исправляющим должность казначея в М-ск... Ну, да это, конечно, одна форма; без сомнения, вы будете утверждены окончательно. Поздравляю, голубчик, -- продолжал Безрылов самым задушевным и благожелательным тоном, завладевая рукой удивленного Проскурова: -поздравляю от всего сердца.
Но Проскуров плохо оценил дружеское поздравление; он быстро отдернул руку и вскочил с места.
– - По... позвольте-с, милостивый государь, -- заговорил он торопливо и даже заикаясь.
– - Здесь шутить не место. Н-не место-с!.. Думаете, я не понимаю вашей тактики? Ошибаетесь, милостивый государь. Я не теленок... да-с, милостивый государь, не теленок-с!..
– - Что вы, бог с вами, Афанасий Иванович!
– - изумился Безрылов и даже развел руками и оглянулся, как будто призывая всех присутствующих в свидетели черной неблагодарности Проскурова.
– - Смею ли я шутить?.. Официальное назначение... сам читал бумагу-с... Уверяю вас... Ну, и местечко, я вам скажу!
– - продолжал он, изменив тон и вновь впадая в дружескую фамильярность.
– - Теперь уж вам не придется возиться с этими неприятными делами. Даже и настоящее дело нам, несчастным, придется, вероятно, кончать без вашего незаменимого содействия... Жаль, конечно!.. Зато за вас... приятно-с. Место тихое, спокойное... ха-ха-ха!.. Как раз... ха-ха-ха!.. по вашему нраву... И притом... от купечества... ха-ха-ха-ха-ха!.. благодарность...
Безрылов как будто перестал стесняться, и его смех, от которого сотрясалась вся его тучная фигура, становился даже неприличен... А Проскуров стоял перед ним точно окаменелый, держась за стол обеими руками. Его лицо сразу как-то осунулось и пожелтело и на нем застыло выражение горестного изумления. В эту минуту -- увы!
– - он, действительно, напоминал... теленка.
Я посмотрел на крестьян. Все они как-то подались головами вперед, только Евсеич стоял, низко нагнув голову, по своему обычаю, и слушал внимательно, не проронив ни одного слова.
Дальнейший
Там, в углу на лавке, сидел жиган. Несколько крестьян-караульных стояли в сторонке. Я подошел к арестованному и сел рядом. Он посмотрел на меня и подвинулся.
– - Скажите мне, -- спросил я у него, -- неужели у вас, действительно, не было никакой вражды к покойному Михайлову?
Бродяга вскинул на меня своими спокойными голубыми глазами.
– - Чего?
– - переспросил он.
– - Какая может быть вражда? Нет, не видывал я его ранее.
– - Так из-за чего же вы убили? Ведь уж наверное не из-за тех пятидесяти рублей, что при вас найдены?
– - Конечно, -- произнес он задумчиво.
– - Нам, при нашей жизни, вдесятеро столько, -- и то на неделю хватит, а так, что значит... может ли быть, например, эдакое дело, чтобы вдруг человека железом не взять...
– - Неужто из любопытства стоило убивать другого, да и себе жизнь портить?
Бродяга посмотрел на меня с каким-то удивлением.
– - Жизнь, говоришь?.. Себе то есть?.. Какая может быть моя жизнь? Вот нынче я Михалыча прикончил, а доведись иначе, может, он бы меня уложил...
– - Ну, нет, он не убил бы.
– - Твоя правда: мог он убить меня, -- сам жив бы остался.
– - Тебе его жалко?
Бродяга посмотрел на меня, и взгляд его сверкнул враждой.
– - . Уйди ты! что тебе надо?
– - сказал он и потом прибавил, понурив голову: -- Такая уж моя линия!..
– - Какая?
– - А вот такая же... Потому как мы с измалетства на тюремном положении...
– - А бога ты не боишься?
– - Бога-то?
– - усмехнулся бродяга и тряхнул головой.
– - Давненько что-то я с ним, с богом-то, не считался... А надо бы! Может, еще за ним сколько-нибудь моего замоленного осталось... Вот что, господин, -- сказал он, переменив тон: -- ничего этого нам не требуется. Что ты пристал? Говорю тебе: линия такая. Вот теперь я с тобой беседую как следует быть, аккуратно. А доведись, в тайге-матушке или хоть тот раз, в логу, -- тут опять разговор был бы иного роду... Потому -- линия другая... Эхма!
Он опять встряхнул своими русыми волосами.
– - Нет ли, господин, табачку покурить? Страсть курить охота!
– заговорил он вдруг как-то развязно; но мне эта развязность показалась фальшивой.
Я дал ему папиросу и вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С "Камня" над логом снимались ночные туманы и плыли на запад, задевая за верхушки елей и кедров. На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого тела.
1882