Убийца с крестом
Шрифт:
Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.
– Джеки! – строго одернула Рут. – У Гершеля трубки выскочат.
Макс возвел очи к небу.
– Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.
Новый взрыв смеха.
– Джеки! Пожалуйста! – взмолилась Рут.
Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.
– Привет. Я Джеки Макс, – сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.
– Я Джек Голд.
Джеки искренне, до боли сжал ему руку.
– Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.
– Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.
– Да? Я очень огорчен. – Он в самом деле выглядел огорченным. – Жаль. Все там будут. Все.
– Все, – поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.
– Франк, Дин, Сэмми, Милтон, – перечислял Макс, – Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...
– Барбара, – подсказали ему.
– Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.
Голд пожал плечами.
– Дело прежде всего.
– Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...
Макс жестом велел всем замолчать.
– Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.
– Здорово, – без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.
– Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.
– Наверное. – Голд холодно улыбнулся.
Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.
– Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». – Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: – Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?
Гершель едва заметно кивнул.
– Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. – Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.
Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.
– Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.
Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.
– Гершель, – тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. – Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.
Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.
9.16 вечера
Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр – в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, – застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:
– Леди
Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками – бум-бум-бум, крещендо.
– Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!
Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона – казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.
– Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.
Опять многотысячный рев.
– Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!
Опять буйство.
– Каждый! Каждый!
Рев, свист, вспышки факелов.
Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.
– Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! – Он ткнул пальцем в толпу.
Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.
– Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! – Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.
Новый взрыв рукоплесканий.
– Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.
В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина – грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.
Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.
– Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.
Аттер ткнул в воздух пальцем, оперся о кафедру. Он и четверо особо приближенных к его персоне охранников – сейчас они стояли рядом – были одеты в новую, без капюшонов форму Клана восьмидесятых годов: белые хлопчатые рубашки и брюки (их приобрели у симпатизирующих клановцам оптовиков, которые снабжали материей лечебницы), черные ботинки, ремни «Сэм Браун» с начищенными до блеска пряжками; черные галстуки доходили точно до третьей пуговицы. На рукавах эмблема – калифорнийские горы, их перекрывают буквы «КК», две скрещенные стрелы-молнии, а в серединке – маленький американский флажок.