Убийца (Выродок)
Шрифт:
Его лицо побледнело.
— Она все мне объяснила, — продолжал я. — Все. Ваша афера была организована превосходно. Браво! Итак, вы с вашим нью-йоркским братом торговали фальшивыми долларами?
На этот раз он понял, что я не блефую и что жена его вправду предала. Я не мог всего этого угадать. Это могла мне рассказать только Эмма.
Внешне он не дрогнул, только сразу будто постарел, и под глазами у него появились темные полукруги, как от неумеренного секса.
Я не впустую трепал языком. Эмма мне действительно обо
Да, по части серого вещества этот мужик любому мог дать сто очков вперед.
Много лет подряд он получал фальшивые купюры из Штатов, где закрепился его брательник. Но в последнее время отношения между ними испортились. Бауманн — француз начал запускать лапу в долю Бауманна-американца. Тот разозлился и объявил, что едет разбираться.
Поль только этого и ждал. Мое присутствие под его крышей навело его на мысль уладить дела и ловко испариться. Уладить дела он собирался, разумеется, на свой манер: ликвидировать братца, который вздумал лезть вон из упряжки, а заодно с ним — и старика, завещавшего ему свое состояние.
Брат Бауманна был невероятно похож на него. Поль решил воспользоваться этим сходством и на цыпочках сойти с дорожки, которая запахла жареным.
Накануне убийства он встретился с братом и пообещал, что рассчитается, как только получит наследство старика. Разумеется, для получения наследства требовалось, чтобы старик откинул копыта. А он, похоже, с этим не спешил, несмотря на все свои недуги. Так что Бауманн решил ему чуток подсобить и попросил брата обеспечить ему алиби. Брат согласился поехать в Руан и выдать себя за него при встрече с новыми клиентами. Поль дал ему свои документы, чтобы тот показал их в отеле, а себе оставил бумаги «американца». Брат, доверившись ему, отлично сыграл свою роль. Его-то я и убил на той темной улице, обманутый их сходством и пребывая в полной уверенности, что передо мной Поль…
Теперь, когда я все знал, мне отлично вспомнилось то странное гнетущее чувство, охватившее меня на ночной улице у театра, когда преследуемый обернулся. Он, казалось, не узнавал меня… Еще бы — ничего удивительного. Помнил я и другое странное ощущение, подступившее к горлу в тот момент, когда я спихивал труп в канализационную траншею. Ощущение было вызвано тем, что мой инстинкт, мои пальцы, мои нервы не признавали его. Да только я был слишком взбудоражен и ничего тогда не заметил.
Эмма была лишь послушным инструментом в руках этого супермошенника. Пока она готовила свое персональное алиби, Бауманн спокойно зарезал старика и растворился в природе, оставив труп на моей совести.
Когда я начал брыкаться на процессе, он не на шутку струхнул. Испугался, что я все разболтаю, чтобы уберечь свою голову, что труп его брата подвергнут повторному вскрытию — и тогда уж точно обнаружат подмену. И он придумал фокус
Перед такой великолепной махинацией мне оставалось только снять шляпу. Все было сработано по высшему классу. Получив деньги брата и наследство старика, они стали по-настоящему богаты и дожидались только развязки моего дела, чтобы спокойно поднять якорь. Но сообщение о моем побеге их порядком всполошило. Бауманн тотчас же понял, что я приеду в Сен-Тропез вымогать у Эммы деньги и мстить ей за обман. Они подготовились к моему приезду. И все действительно произошло согласно его предположениям, даже смерть Робби, которой Бауманн горячо желал. Робби был для него опасен: знал гораздо больше, чем нужно…
К несчастью для Бауманна, возникли непредвиденные обстоятельства…
Я торжествовал.
— Ты считал себя умнее всех, Бауманн. Ты казался себе королем преступного мира, человеком, которому удалось невозможное… Но на деле, как видишь, ты всего-навсего жалкий рогоносец.
Я решил, что он сейчас грохнется в обморок — до того он побледнел. Он поднес руку к груди.
— Так ты что, еще и сердечник? — спросил я.
Он отвел руку от груди — быстро, очень быстро. Она сжимала пистолет, такой же элегантный, как сам Бауманн.
Красивую американскую пушку для уважающих себя гангстеров. Может быть, подарочек почившего братца?
Я бросился вперед, крепко сжимая нож. Но когда добежал до него, было поздно: он уже стрелял в Эмму. Честь одержала в нем верх над осторожностью, и он начал с нее. Мужики — все сплошь идиоты. Жалкие придурки, которыми безраздельно властвует их собственное сердце.
У меня до сих пор стоит в ушах звук четырех выстрелов, которые прорвали стоявшую в комнате тягостную тишину. И короткий крик Эммы.
Потом она прошептала:
— Поль!
Потом умолкла: не очень-то много удается сказать, когда у тебя в груди четыре пули такого калибра. Я взмахнул ножом. На этот раз не было ни красного тумана, ни звона в голове. Движение моей руки было предначертано судьбой. Оно принадлежало не только мне одному: это через посредство человека совершалось неизбежное.
Бауманн остался стоять. Я выпустил рукоятку и дикими глазами смотрел, как она торчит перпендикулярно человеческой спине. Целую вечность картина оставалась неизменной и, казалось, застыла навсегда.
Наконец то, чего я с таким нетерпением ждал, произошло: Бауманн рухнул на пол.
Теперь уже ошибки не было: я укатал именно его. Он наконец получил свое.
Тогда я подошел к Эмме. Она тоже распрощалась с жизнью. Ее фиалковые глаза будто сразу выцвели и утратили былую загадочность. На лице осталась лишь сильная тревога и, как мне казалось, капелька любви ко мне.
— Эмма, — прошептал я, — Эмма…
Я все еще повторял ее имя, когда шагал по шоссе на восток, к итальянской границе.