Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых

Смирнов Анатолий Тихонович

А за несколько дней до этих указов состоялась свадьба князя Ивана Долгорукого и Натальи, дочери графа Бориса Петровича Шереметева, фельдмаршала и любимца Петра Великого. Как не похожа была эта свадьба на обручение! Пятнадцатилетняя Наталья тогда стала невестой самого блестящего московского жениха — двадцати двухлетнего красавца Ивана Долгорукого, обер-камергера и фаворита императора Петра II. Но не чины и положение жениха завоевали сердце графини Шереметевой. За суетностью и легкомыслием князя Ивана юная графиня сумела распознать доброе сердце и живой ум.

И вдруг разразилась катастрофа — умер Петр II и воцарилась Анна. «Куда девались искатели и друзья? — писала Наталья Борисовна. — Все спрятались, и ближние

отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам; все стали уже меня бояться, чтобы, я в стречу кому не попалась, всем подозрительна». С твёрдостью необыкновенной она отвергла предложения родни оставить князя Ивана и выйти за другого («Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда, отдав сердце одному, жить или умереть вместе, а другому уже нет участья в моей любви»).

Печальной была свадьба в начале апреля 1730 года в Горенках, подмосковном имении Долгоруких. Лишь две старушки вдовы сопровождали Наталью Борисовну, остальные родные не осмелились появиться у опальных Долгоруких.

Никто из родных не пришел и проводить новобрачных, когда они по весенней распутице двинулись по рязанской дороге в ссылку. Не успели Долгорукие добраться до родовой касимовской вотчины Семицы, как туда явился офицер с отрядом солдат, и началось долгое и мучительное путешествие семейства сначала в Тобольск, а оттуда в Березов под надзором капитана сибирского гарнизона Петра Шарыгина. («Какой этот глупый офицер был: из крестьян, да заслужил чин капитанский; он думал о себе, что он очень великий человек, и сколько можно, надобно нас жестоко содержать, яко преступников, — писала Наталья Борисовна. — Ему казалось подло с нами и говорить; однако со всею своею спесью ходил к нам обедать»).

После долгого и тяжелого пути униженные Долгорукие прибыли в ледяной Березов, где их поместили в остроге, в ограде которого находился маленький одноэтажный деревянный дом, ветхий и почти без мебели. Наталья Борисовна с мужем поселилась в сарае. Всем им было запрещено выходить за ограду острога. Бумаги, книг и чернил давать было не велено. В праздничные дни под вооруженным конвоем их водили в церковь. Жили Долгорукие в постоянных ссорах и препираниях. Особенно невыносимы были старый князь и «государыня-невеста». Кроткая княгиня Прасковья Юрьевна, жена князя Алексея, не перенесла физических и нравственных страданий, она скончалась осенью 1730 года, через два месяца после приезда в Березов. Алексей Григорьевич последовал за ней в 1734 году. Главой семьи остался князь Иван.

А тем временем Бирон и Анна искореняли и остальных Долгоруких. В декабре 1731 года по доносу одного из немецких генералов фельдмаршала Василия Владимировича и его жену арестовали. Его обвинили в том, что он оскорблял императрицу «поносительными словами». Сенат и генералитет собрались и с обычной угодливостью вынесли князю Василию и его «сообщникам» — племяннику Георгию Долгорукому, князю Алексею Барятинскому и гвардейскому офицеру Георгию Столетову смертный приговор. Анна «милостиво» заменила казнь тюремным заключением: фельдмаршала отправили в Шлиссельбургскую крепость, остальных — в сибирские остроги. Брат фельдмаршала Михаил Владимирович, вначале назначенный губернатором в Астрахань, был послан в дальнее имение вместе со своим старшим сыном, а его младшие сыновья были отданы в солдаты без права производства в офицеры (самого младшего, Василия, было запрещено учить грамоте, и будущий московский генерал-губернатор до конца своих дней едва-едва мог подписываться).

На некоторое время о Долгоруких как бы забыли. Князь Иван и его братья жили в Березове. Наталья Борисовна воспитывала сына Михаила, родившегося в 1731 году, и готовилась к рождению второго — Дмитрия. Василий Лукич («самый воспитанный и располагающий к себе из всех русских», по отзыву

одного из иностранных дипломатов) содержался в Соловецком монастыре.

Но вот наступила вторая половина царствования Анны Иоанновны. Шла долгая и неудачная война с Турцией, когда русская армия страдала не столько от неприятеля, сколько от собственных казнокрадов, жестоких генералов и двуличия союзной Австрии. Финансы находились в расстройстве — немецкие фавориты императрицы и нелепая, варварская пышность двора опустошали казну. Не знали предела административный произвол и лихоимство чиновников в провинциях. Голод, пожары и разбои вспыхивали повсеместно. Бироновщина вошла в полную силу, и поскольку сознательно или подсознательно она ставила целью уничтожение и унижение национальных петровских стремлений, то острие ее обращалось в первую очередь против тех родовитых русских, само существование которых будило надежды на возрождение России и продолжение дела преобразователя, на прекращение состояния, когда Россия становилась дойной коровой для курляндских и голштинско-мекленбургских проходимцев.

Придворные шуты — князь Никита Волконский, князь Михаил Голицын, граф Алексей Апраксин — играли в чехарду в спальне императрицы, кудахтали, сидели на лукошках с яйцами, заботились о здоровье царской собачки. А их родственники (зять Волконского Алексей Бестужев был кабинет-министром Анны, а двоюродный брат Апраксина — камергером) как ни в чем не бывало искали милости Бирона и императрицы. «Отсутствие достоинства и готовность терпеть унижения у русских придворных воистину удивительны!» — воскликнет один из потомков этих придворных уже в нашем веке. Тех же, кого не могли согнуть, уничтожали.

Дмитрий Михайлович Голицын отошел от политики. Ему было уже за семьдесят, и он проводил большую часть своего времени в своем Архангельском в окружении книг — друзей, которые его не предавали. Бирон и его свора накинулись на князя в 1736 году.

В один из январских дней 1737 года в ворота Шлиссельбургской крепости ввезли князя Дмитрия Голицына, а из других ворот вывезли Василия Владимировича Долгорукого, чтобы поместить его в новой тюрьме, крепости Ивангородской.

Дмитрий Михайлович томился в каземате недолго. Годы, болезни и нравственные потрясения во время следствия и суда совершавшихся, как обычно, с унижением человеческого достоинства, сделали свое дело. В апреле 1737. года он скончался.

Печальна была участь не только князя, но и его богатейшей библиотеки. По словам В. Н. Татищева, этой библиотекой пользовавшегося, в ней было «многое число редких и древних книг, из которых по описке растащено; да и после я по описи многих не нашел и уведал, что лучшие бывший герцог Курляндский (Бирон. — В. Т.) и другие расхитили». Часть книг Елизавета Петровна подарила сыну Голицына, князю Алексею Дмитриевичу. Остатки этой библиотеки (200 томов) были куплены известным библиофилом графом Ф. А. Толстым после московского пожара 1812 года и перешли со временем в Императорскую публичную библиотеку (ныне библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге). А еще в конце XIX века у Сухаревой башни и в книжных лавках на Никольской торговали книгами с надписью «Exlibris Golizin».

Пострадали и другие Голицыны. Михаил Михайлович (младший брат князя Дмитрия, моряк) был сослан в Тавровскую крепость «к строению судов», а потом — губернатором в Астрахань. Племянник Петр Михайлович лишен чинов и послан «управителем» в отдаленный Нарым, сын Алексей лишен чина действительного статского советника и «написан прапорщиком в Кизлярский гарнизон».

Еще трагичнее оказалась участь Долгоруких. Из Тобольска пришел приказ: заключить князя Ивана в темницу. Наталья Борисовна, тайно, по ночам, пользуясь сердобольностью караула, подходила к землянке, где находился. Иван, и приносила ему еду…