Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
Но прежде чем она успела выписать первую букву, на ее парту упала длинная и угловатая тень.
— Что ты здесь делаешь? — прошипел раздраженный голос. — Твое место рядом с ученицами! Убирайся отсюда!
Голос принадлежал сестре Мехтгильде, которая стала знаменитой в монастыре благодаря постоянному чувству голода и тому, что подкупала толстую Гризельдис. Но чем она не могла похвастать, так это успехами в скрипторий. До последнего времени она даже не входила в число избранных, которые учились читать и писать. Лишь после того как ее отец преподнес монастырю
— Я и не знала, что тебе есть до этого дело, сестра Мехтгильда, — ответила София той, чьи буквы были во много раз уродливее, чем ее, и которой никак не удавалось выучить наизусть и пары строк.
Мехтгильда не растерялась.
— Тебе следует быть осторожнее со мной, — дерзко ответила она. — Я не забыла, как ты однажды сдала меня на капитуле. Я с удовольствием рассказала бы матери настоятельнице и сестре Ирмингард, что ты сидишь за первой партой, хотя тебе это и не позволено. Ты ведь послушница, а не монахиня!
— Тогда обвини меня перед всеми! Или у тебя духу не хватит? Может, тебя злит то, что я достойна сидеть на этом месте, а ты — нет? Ха! Иди лучше режь своих свиней!
Угловатое лицо побагровело. Послушницы-ровесницы с любопытством следили за развитием событий. Ссор в монастыре всегда хватало, но большинство из них происходили втайне, в темных уголках залов, но никогда там, где были запрещены любые разговоры.
Прилюдный позор еще больше взбесил Мехтгильду. Сильнее ее гнева был только постоянный голод.
— Да, ты, может, лучше разбираешься в книгах, чем я. Но я не понимаю, чем тут гордиться! Я прекрасно знаю, что тут переписывают не только творения отцов церкви, но и философов-язычников. Только вчера я должна была переписать текст, написанный некрещеным Порфирием. Так что скажу начистоту: мне было бы больше по нраву делать из животных колбасу, чем опускаться до такого безбожия!
Ее голос стал мешать переписчицам из первого ряда, которые редко одаривали своим вниманием подрастающее поколение. Одна из них зашипела, показывая девочкам, что им лучше замолчать.
Но София и не думала молчать.
— Что ты понимаешь в том, что написано в книгах, если твое единственное желание —набить желудок? — сказала она, усмехаясь.
— Мне хватает книги Господа нашего, — ответила Мехтгильда. — А там сказано: обилие мыслей отделяет от Бога.
— Неверная цитата. «Неправильные мысли отделяют от Бога»,— вот что там написано. И в той же главе: «Бог держит мудрых на правильном пути».
— Ха! — смех Мехтгильды был таким же сухим и колючим, как и ее тело. — Мы стремимся к Богу, а не к мудрости, которая содержится в книгах. Ученый отец церкви Августин говорил, что... что достаточно... знать о Боге...
— Ты что, пытаешься вспомнить цитату? — голос Софии заглушил громкое шипение монахинь, которым она мешала. — Я с радостью помогу тебе. Августин пишет: «Кто знает тебя, о Господи, счастлив, даже если не знает ничего другого. А кто знает и о тебе, и о другом, будет от этого не более счастливым, чем от тебя одного».
Мехтгильда затопала ногами, испугав Доротею, которая следила за двумя сцепившимися девочками, раскрыв глаза и разинув рот. В монастыре запрещалось делать все, что вызывало шум.
— Вот это я и имею в виду! Мудрость мира — глупость перед Богом. И тот же написал: «Neque... enim... quaera... quseri...»
— «Neque enim quaero intellegere, ut credam, sed credo, un intellegam», —насмешливо продолжила София начатую Мехтгильдой фразу. — Если тебе так сложно просто прочитать предложение, то перевести его будет еще сложнее. Ну хорошо, я тебе помогу: «Я не хочу узнавать, чтобы верить, но хочу верить, чтобы узнавать».
Мехтгильда не обратила внимания на насмешку и продолжала говорить, но вскоре опять запнулась:
— А есть другой отец церкви — Герм... Герм...
— Ты имеешь в виду Гермиаса, — подхватила София. — Он пишет — позволь мне помочь твоей уставшей памяти: «Пифагор измеряет мир числами! А я оставляю дом и отчизну, жену и детей— подхваченный дыханием Бога — и больше не забочусь об этом мире».
—Точно! — крикнула Мехтгильда, и ее красное от гнева лицо стало еще темнее.
— И не забудь про Тертуллиана, — продолжала София и с удовлетворением заметила, что сопернице на это нечего было сказать и она упрямо молчала.
— Вижу, ты о нем забыла. Я с удовольствием процитирую пару фраз из его творения: «Господа нужно искать в простодушии нашего сердца. После Иисуса Христа любопытство нам больше не надобно. Credo quia absurdum est — вера происходит от науки».
Тем временем монахини-переписчицы обернулись, чтобы наблюдать за тем, как Мехтгильда молчит, а София гордо и с чувством собственного достоинства продолжает речь:
— Об этом ты еще не слышала? И не читала? Так пойдем дальше — Титан: в отличие от греков он пишет, что Христос велел нам верить, а не знать. Так что нам не нужна наука!
Объясняя, она бурно жестикулировала. Когда она к тому же подняла вверх указательный палец, Мехтгильда снова обрела дар речи:
— Ты осмеливаешься цитировать великих ученых только для того, чтобы осрамить меня?
— Ха! — засмеялась София и пылко продолжала. — Ты первая начала. Я лишь помогаю выразить твое мнение. Должна добавить, что я, разумеется, могу не только воспроизвести каждое предложение, написанное вышеназванными учеными, но и процитировать Тита Флавия Клеменса, который считал, что философия помогает нам прийти от веры к истинному познанию. Минуций Феликс объясняет в своем диалоге «Октавий», что христианская вера и философия не так уж далеки друг от друга. И если Юстин говорит, что философы узнали одну часть Логоса и только христиане обладают целым, я спрашиваю себя: если Христос — Логос, разве его можно делить? Если языческие философы обладают одной его частью — что принадлежит им: рука, которой он прибит к кресту, венок из шипов или сердце?