Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
— Что... — пробормотала она, — что...
— Послушай, маленькая София, — прервал он ее уже более мягко, — ты слышала, что сказала сестра Мехтгильда. Пугает не только твой дар, но и то, что он дан именно тебе. Ведь судьба твоего отца известна многим.
Послушавшись Ирмингард, она в последние годы больше не записывала и не читала своих вопросов. Мудрая сестра сказала, что ее детские проблемы ничего не стоят, в отличие от науки, которая подтверждает истины веры аргументами.
— Кто мой отец? — вырвалось у Софии. — Почему о нем всегда говорят загадками и никто
Он нерешительно подошел к ней и протянул руку, чтобы помочь подняться. На какое-то мгновение она решила отказаться от его помощи и упрямством заставить сказать правду, но потом подумала, что он будет говорить с ней только в том случае, если она покажет себя разумной. София поднялась, а отец Иммедиат наклонился так, что теперь его глаза находились на одном уровне с ее глазами. Не спуская с нее печального взгляда, он начал говорить.
— Кажется, ты не такая, как все, София, то же самое можно было сказать и о твоем отце. Все думали, что он избран Богом для чего-то особенного. Он поднялся высоко, но тем страшнее было его падение. Не следуй за ним!
— Куда? — спросила она охрипшим от волнения голосом. — Куда?
— Старайся быть такой, как все. Не стремись возвыситься. Выбирай более низкие обязанности.
— Вы расскажете, кем был мой отец?
— Ты слишком молода, чтобы вынести это. Пока просто старайся вести себя скромно.
Пока он говорил, она не чувствовала боли, а теперь будто ощутила на щеке каждый его палец — настолько болезненным и глубоким было разочарование.
— Но я ведь могу продолжать учиться в скриптории, не так ли? — спросила она. — Письмо — это моя жизнь! Клянусь, я обуздаю свою гордыню и впредь, как и сейчас, буду отличать главное от второстепенного...
— Замолчи! — резко оборвал он ее и потом вынес приговор, сразивший ее наповал. — Ты не должна становиться такой, как твой отец, Рагнхильда. В ближайшие несколько лет ты не войдешь в скриптории.
Он отвел взгляд, и только тогда отчаяние и досада оставили его.
— Но что мне тогда делать в этом монастыре? — спросила София, больше не в силах сдерживать слезы.
Одна из монахинь была беременна.
По крайней мере, она так считала, так заявила медсестре и Софии и об этом, казалось, свидетельствовал ее организм. По утрам ее тошнило, груди и ноги разбухли, а живот раздувался все больше и больше.
София внимательно следила за тем, как сестра Корделис ощупывает круглый живот.
Уже три года она служила в больничной палате — ее туда определили отец Иммедиат и мать настоятельница. С большей радостью они сделали бы ее помощницей экономки, но сестра Ирмингард избавила ее от этого, указав на ее замечательную способность запоминать. Она поможет ей хранить в голове сложные рецепты и не будет бросаться в глаза так сильно, как в скриптории, отныне для нее запретного.
София не поблагодарила Ирмингард. Она скучала по ней, но еще больше ей не хватало письма. Только углубляясь в книги по медицине, она снова встречалась с буквами. Однако гораздо чаще ей приходилось щупать человеческое тело, а не читать о нем, и это вызывало у нее отвращение.
Монахини, считавшие себя беременными, были в монастыре не редкостью. Ко многим по ночам являлся Иисус Христос, которого они перед алтарем взяли в мужья, подтвердив это словами: «Я люблю Христа, в постель которого я легла». Тогда сестре Корделис, которая руководила Софией, приходилось проверять названные симптомы, и часто она предоставляла это Софии, и та приходила к выводу, что монахиня выдавала желаемое за действительное.
Другие считали, что Христос приходит к ним в образе ребенка, родившегося от девы. Он жадно, больно и радостно пил молоко из их груди. Тогда сестре Корделис и Софии приходилось лечить стертые до крови, покрасневшие соски.
Другие говорили, что Христос оставил на них стигматы (Покраснения на коже, кровавые подтеки, возникающие на коже верующих людей в тех местах, где у Иисуса Христа находились раны от тернового венца и гвоздей). Их ладони кровоточили и вызывали всеобщее благоговение до тех пор, пока сестра Корделис не излечивала воспаленные места микстурами из оленьего жира, камфары и говяжьего мозга.
Монахиня, пришедшая к ним сегодня, рассказывала, что ее принял Спаситель и что он — с лучистыми синими глазами, но окровавленным лбом из-за тернового венка — покрыл все ее тело жаркими поцелуями. Утром она проснулась вся мокрая — и это ничто иное, как святое семя.
Лицо сестры Корделис оставалось серьезным.
— Это может было что угодно, — сказал она серьезно. — Но то, что ты не беременна, это точно. Существует четыре телесных сока — кровь и слизь, желтая и черная желчь. Во все времена существовали эти четыре элемента. Я думаю, что в твоем организме горячее и мокрое преобладает над холодным и сухим. Как ты думаешь, София, как нам ее лечить?
Девочка ответила шепотом, так, чтобы больная не могла ее услышать. Она знала, что некоторые пугаются, услышав, какой метод лечения для них избрали.
— Можно использовать прижигание, воткнуть в тело горячую иглу и выпустить излишние соки.
Сестра Корделис обдумала это предложение и ответила тоже шепотом:
— Это может испугать ее и усилить веру в то, что ее тело действительно пронзают шипы Христова венка.
— Тогда чай из камелии и дикого чертополоха, который помогает при вздутии живота.
— Хорошее предложение, но думаю, она еще несколько месяцев будет оставаться толстой, пока не решит, что родила. Тогда она придет к нам и пожалуется на судороги. Что мы ей посоветуем?
— Корень мандрагоры и омелу, — быстро ответила София. Сестра Корделис кивнула.
— А если ей до этого станет плохо? София ответила, не задумавшись:
— Тогда я предлагаю следующий рецепт: смешать отвар из шалфея с полынной водой и сладким, легким вином, приправить его тмином, перцем и бедренцом, добавить рапсовое масло, воду и яичный желток, перемешать и добавить столько пшеничной муки, чтобы получилось крепкое тесто, которое можно запечь. Больная должна будет употреблять этот пирог маленькими порциями.