Убийства в замке Видер
Шрифт:
— Именно, — подтвердил Бейкер.
В его глазах появились уже знакомые Мари смешинки, и француженка заподозрила, что инспектору доставляет огромное удовольствие не только иронизировать над ней, но и просто разговаривать.
— Вы снова надо мной издеваетесь.
— Ну что вы, как можно. А теперь всё же объясните, почему вы решили, что это убийство?
Мари пожала плечами:
— В свете последних событий только эта версия приходит на ум.
— Может быть, Хельмут увидел что — то или понял логическую последовательность действий
— Так или иначе, но он убит, и нужно перенести тело в погреб.
В углу послышался слабый шорох, и когда все взглянули в данном направлении, то поняли, что совсем забыли про повелителя моды. Руппрехт, крепко прижав к себе странно притихшую собачонку, почти прилип к стене и не сводил широко распахнутых глаз с трупа.
“Чёрт, он же всё слышал!” — одновременно подумали Райне, Бейкер и Мари. — ” Он слышал про подмену!”
— Что вы тут делаете? Я же сказал всем покинуть помещение, — сердито сказал Бейкер.
— Простите… я просто… — начал лепетать повелитель моды. — Я раньше никогда… повешенный…
— Он всё слышал, — тихо сказал Райне, глядя на застывшего Руппрехта.
— Не думаю, — так же тихо ответил инспектор. — Он сейчас в таком состоянии, что ничего не воспринимает.
Бейкер был прав: Руппрехт действительно ничего не слышал, потрясённый увиденным. Он по — прежнему крепко прижимал к себе Ди — Ди, и Мари, подойдя, мягко взяла его под локоть и вывела из комнаты.
Мужчины проводили её взглядом.
По дороге Руппрехт что — то несвязно бормотал про себя, а француженка успокаивала его, ведя в библиотеку:
— Сейчас выпьете что — нибудь горяченькое, успокоетесь, придёте в себя…
— Да — да, горяченькое… — бормотал повелитель моды. — Что — нибудь горяченькое. Может быть, скотч…
— Можно и скотч, но лично я имела в виду горячий чай или кофе.
— Можно и кофе, — беспрекословно согласился Руппрехт. — Почему бы и нет…
Мари видела, что он до сих пор не может отойти от увиденного. Бедняжка Ди — Ди была так сильно прижата к груди, что не могла даже гавкнуть. Но похоже, что собачонка даже и не думала подавать голос, напуганная невиданным доселе поведением своего хозяина, который так прижал её к себе, что ей грозило удушение.
— Задушите собачку — то, — сказала Мари, заметив это, и повелитель моды слегка ослабил хватку, но Ди — Ди из рук не выпустил.
Мари проводила еле передвигающего ноги Руппрехта на кухню. Она не думала, что там будет баронесса, Марта или кто — то из слуг, но служанки: одна из них Лизелотта, а вторая — Инге — на кухне действительно были, однако просить их о чашке горячего кофе не было смысла: потрясённая прислуга ни о чём другом, как о погибшем Хельмуте, говорить не могла.
— Да как он мог так? — слезливо и шепеляво вопрошала невысокая худощавая блондинка с тонким искривлённым носом — Лизелотта. — Как он мог пойти на такое?
— Никогда бы не подумала, — вторила Инге, пожилая
Лизелотта шумно высморкалась в платок и снова слезливо заговорила:
— Моя мама всегда мне говорила: самоубийство — самый тяжёлый грех. Самый тяжёлый что ни на есть, и что самоубийц хоронят за пределами кладбища, без отпевания.
— Правильно говорила твоя мама, — отозвалась Инге. — Самоубийство — страшная вещь, но я не могу понять, почему Хельмут решился на это.
— Ой, я не знаю, не знаю!.. — заныла Лизелотта и стала сморкаться, когда на кухне появились Мари и повелитель моды.
— Что — то случилось? — испуганно спросила Инге, увидев, что Мари почти тащит на себе Руппрехта.
— Ему нужно что — нибудь успокаивающее. Он в шоке.
Инге вскочила и бросилась хлопотать вокруг повелителя моды, который никак не мог придти в себя, а Лизелотта снова ударилась в слёзы, периодически сморкаясь в большой носовой платок.
Решив воспользоваться ситуацией, Мари стала осторожно расспрашивать о Хельмуте. Лизелотта охотно вступила в разговор, и пока Инге суетилась вокруг безучастного ко всему Руппрехта, рассказала, что Хельмута знает только с положительной стороны, что он служит тут давно и никаких нареканий не имел, своё дело знал и нос в чужие дела не совал.
— И ничего странного вы не видели, — уточнила француженка.
— То есть?
— Может, в последнее время Хельмут вёл себя подозрительно. Нет?
— Подозрительно? — переспросила Лизелотта и вдруг одушевилась: — А ведь правда, ваша правда! Было такое. Он вчера был какой — то рассеянный, понимаете? Обычно он собран был, знал, что делал, а вчера у него всё из рук валилось.
— Да хватит тебе выдумывать, — сердито сказала Инге, на минуту оторвавшись от повелителя моды. — Придумала тоже!
— И ничего я не придумала, — запальчиво выпалила Лизелотта. — Вот те крест — не выдумала! Он даже тарелку разбил, хотя это раньше за ним не наблюдалось. Ну, грохнул он эту тарелку и грохнул, а я и говорю, мол, что случилось, Хельмут, почему ты такой рассеянный? А он сказал, что ничего он не рассеянный, просто не выспался. В общем, отговорился ерундой, но я тогда подумала, что действительно не выспался… — поникшим голосом сказала Лизелотта и виновато взглянула на Мари: — Я совершила ошибку, да?
— Лучше бы поменьше болтала, — сердито заметила Инге. — Мама тебе не говорила, что болтать — тоже тяжёлый грех?
— Скрывать правду — тоже, — с обидой ответила Лизелотта и снова высморкалась в платок. — Я не собираюсь ничего скрывать. Если Хельмут вёл себя странно — значит, вёл. Если он действительно странно себя вёл?.. А посуда, между прочим, не казённая — с нас вычтут. Марта знаете какая лютая насчёт этого!
— Кстати, а она где? — поинтересовалась Мари.
— Не знаю. Кажется, вместе со всеми в библиотеку пошла, как полицейский велел.