Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
– Но только не здесь, - прошептал я. – Пойдём… в дом…
– Но почему?
– Бетесда!
Мы сделали это в саду, как молодые любовники – и не раз, а дважды, и луна светила нам, а ночной холод лишь заставлять сильнее гореть наши тела. В какой-то миг мне показалось, что на нас смотрят, и я обернулся – но то была лишь голова Минервы, валяющаяся на недавно проросшей траве. Я снова забыл о ней и вспомнил лишь когда всё уже было кончено. Минерва всё смотрела на меня глазами из ляпис-лазури. Грустный взгляд, казалось, вопрошал: «А обо мне ты когда
Потом мы с Бетесдой перешли в нашу спальню. Позднее ночью мне понадобилось выйти. В саду я увидел чью-то тень и уже хотел поднять тревогу, но тут узнал Давуса.
– Давус, почему ты не спишь? Ночью дом охраняют люди Помпея.
– Я не мог заснуть.
– Но тебе нужно выспаться. Завтра ты мне будешь нужен. Я не хочу, чтобы ты зевал на ходу.
– Да, хозяин. Я постараюсь заснуть. – Ссутулившись, он двинулся было прочь, но я удержал его.
– Давус, я и правда очень рад, что ты спасся. Я уж боялся, что мы тебя навсегда потеряли.
– Спасибо, хозяин, - выдавил из себя Давус, глядя в сторону. Да что с ним такое творится? Откуда этот виноватый вид?
– Давус, никто не винит тебя, что всё так получилось.
– Но если бы я умел ездить верхом…
– Да я всю жизнь езжу верхом – и что с того? Они стащили меня с седла без особого труда.
– Но меня-то не стащили! Меня сбросил конь. Если бы я удержался, то мог бы поскакать за подмогой.
– Глупости, Давус. Ты остался бы и сражался бы с ними до последнего, и они бы тебя убили как пить дать. Ты сделал, что мог.
И где только он набрался такой щепетильности, если всю жизнь был рабом?
– Давус, то была милость Фортуны. Твой конь сбросил тебя, ты упал, потерял сознание, тебя сочли мёртвым и оставили на дороге – и потому ты жив. Фортуна улыбнулась нам всем. Мы дома, мы живы и здоровы – так чего тебе ещё?
– Хозяин, я должен тебе кое-что сказать. – Впервые с момента нашего возвращения Давус смотрел мне в лицо. – Ты говоришь, что рад был увидеть, что я остался жив. Но ты даже не представляешь, как я обрадовался, когда увидел тебя! Потому что… Я не могу тебе объяснить. Рад бы, но не могу. – Казалось, он готов был расплакаться.
– Я теперь пойду?
– Конечно, Давус. Иди и постарайся хорошенько выспаться.
Он поплёлся прочь, сутулясь, будто придавленный тяжестью. В тот миг мне казалось, что я понимаю его.
Позднее я подумал, что Минерва, глядевшая на нас снизу, должно быть, здорово потешалась надо мной в ту ночь.
Утром я попросил Дину показать мне записку – ту, что доставил Бетесде неизвестный. В записке было написано именно так, как передала Диана в письме к Метону.
Не волнуйтесь за Гордиана и его сына. Они целы и невредимы. Позднее они вернутся.
Записку я показал Эко.
– Тебе не кажется, что почерк знакомый?
– Нет.
– Мне тоже. И всё-таки кое-что по ней можно узнать. Видишь, пергамент хорошего качества, да и чернила тоже – значит, писал не какой-нибудь оборванец,
– Ну, писать-то мог и раб под диктовку.
– Думаешь? А по-моему, человек, пустившийся в такое предприятие, постарается обойтись без лишних свидетелей и писать будет сам. Думаю, не помешает пересмотреть все сохранившиеся у меня письма. Возможно, и отыщется что-нибудь с тем же почерком.
– Не так уж много сохранилось у меня писем; да и у тебя, папа, тоже. Письма почти всегда пишут на восковых табличках, чтобы на них же можно было написать ответ.
– Так-то оно так; но ведь есть ещё и расписки, и счета – они-то на пергаменте. А вдруг? Смотри, как он пишет букву Г в моём имени. Своеобразно, правда? Если мы узнаем, кто вот так пишет Г…
– То мы узнаем, кто нас похитил – или кому известно, кто нас похитил.
– Именно.
– Ладно. Я так и так собирался навести у себя порядок – просмотреть записи, выбросить ненужные. С чьего кабинета начнём?
– Лучше с моего. Или ты хочешь заглянуть к себе и проверить, всё ли там в порядке – ты ведь там долго не был? Вообще-то рано или поздно мы должны будем отправиться к Великому и доложить ему, что нам удалось выяснить.
Тотчас, словно актёр, услышавший реплику, после которой должен быть его выход, появился Давус.
– Посетитель, хозяин.
– Кто-нибудь, кого я знаю?
– Да. Ты ещё дал ему прозвище. Смешное такое… а, Детское Лицо!
– Ну вот, даже раньше, чем я думал, - сказал я Эко. – Как там погода, Давус? Стоит надеть плащи?
– Нет, сейчас не холодно. И небо чистое. Мне пойти с вами?
– Нет. Думаю, Детское Лицо и его молодцы сумеют позаботиться о нас. Оставайся дома. Ты хорошо присматривал за женщинами, пока нас не было.
Я думал подбодрить Давуса, но вид у него сделался ещё более несчастный.
Глава 28
Хотя формально Помпей оставался командующим армией в Испании, теперешняя должность консула давала ему право находиться в черте Рима. Он, однако же, не пожелал водвориться в своём старом родовом доме в Каринах, предпочитая виллу на Пинцианском холме.
Должно быть потому, что подступы к вилле легче защищать, подумал я, подымаясь на холм по уже знакомой вымощенной дорожке вместе с Эко и телохранителями и замечая, как то тут, то там среди статуй на садовых террасах маячат фигуры вооружённых часовых. Должно быть, именно так жил бы царь Рима – если бы у Рима был царь.
Великий принял нас в той же комнате, что и в прошлый раз. Когда мы вошли, Помпей, сидя в углу с целой кипой пергаментов на коленях, что-то диктовал секретарю. При нашем появлении он, однако же, отложил документы и жестом отпустил писца. Как и в прошлый раз, мы вышли на опоясывающий виллу балкон, залитый теперь ярким солнечным светом. Ни единая струйка дыма не подымалась в небо. Помпей обещал, что наведёт в городе порядок, и сдержал слово.