Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
Но чуть позднее, идя через Форум мимо обугленных развалин Гостилиевой курии, я отметил, что вокруг много солдат и все с оружием, точно за время нашего отсутствия город был захвачен неприятелем. На протяжении своей истории Рим знавал гражданские войны и не раз видел вооружённых солдат на своих площадях и улицах; но никогда прежде армии не поручалось поддерживать порядок с согласия сената. Горожане, насколько я мог судить, вели себя как обычно; но меня не покидало ощущение, что вокруг всё сделалось чужим. Перед рострой собралась толпа – похоже, там происходило контио. Мы с Эко далеко обошли её, обогнули храм Кастора
На мой стук дверь отворилась, и в неё просунулась незнакомая свирепая физиономия. На миг я почувствовал себя как во сне. Этот дом не был моим домом. И город этот не был Римом – по крайней мере, тем Римом, который я знал. Должно быть, так чувствуют себя лемуры умерших, когда идут по земле, превратившись в тени и обнаруживая, что всё вокруг теперь чужое.
Но это, конечно же, был мой дом. А лицо открывшего было незнакомым, потому что открыл мне присланный Помпеем охранник.
– Чего надо? – прорычал он. Вид у него был такой, точно при малейшей попытке проскользнуть в дом он разорвёт нас в клочья. Мне же на миг захотелось заключить его в объятия. Значит, наши родные живы и здоровы.
– Остолоп! – рявкнул в ответ Эко. – Это Гордиан, хозяин; а я его сын. Беги скажи…
Его речь был прервана радостным воплем. Охранник шагнул в сторону с широкой улыбкой, преобразившей его лицо. В следующий миг я уже обнимал Диану, а за её спиной стояли Бетесда и Менения, и дети. Их счастливые, смеющиеся лица я видел, как сквозь пелену: в глазах у меня стояли слёзы.
А потом я увидел ещё одно знакомое лицо, выражавшее не столько радость, сколько облегчение, смешанное с неловкостью.
Давус. Он держался позади всех, так что сперва я видел его лишь мельком, между объятиями и поцелуями.
– Я так и думал, что Давус жив, – говорил я позднее, полулежа на своей любимой кушетке и обнимая Бетесду. Эко лежал на кушетке напротив меня рядом с Мененией, а слева от них примостились Тит и Титания. Мы поужинали в доме, а потом вынесли стулья и кушетки в сад, чтобы насладиться остатком дня. Погода для мартовских ид стояла тёплая, больше напоминая апрельскую – ничего удивительного, если учесть, что год был високосный, и между февралём и мартом прошёл дополнительный месяц. В саду уже вовсю порхали бабочки. Деревья оделись весенней листвой. И лишь разбитая статуя Минервы, лежащая на земле, омрачала картину.
– Я думал, что его убили. – Эко всё ещё глядел на Давуса, словно не знал, верить ли своим глазам. Давус покраснел и потупился под его взглядом.
– Я сначала тоже так думал. Когда я видел его тогда лежащим на земле на Аппиевой дороге, я думал, что он мёртв. Те, кто напал на нас, тоже, наверно, так решили, и бросили его там. И только пару дней назад я понял, что Давус должен быть жив.
– Я ударился головой, когда падал, - не поднимая глаз, тихо сказал Давус. – Они, должно быть, оттащили меня от дороги, потому что очнулся я за чьей-то гробницей. Было уже совсем темно. На голове у меня была здоровенная шишка.
– А как же ты понял, что он жив? – спросила Бетесда, легонько скользя кончиками пальцев по моей шее и мочке уха.
– Когда внимательно перечитал
Давус покраснел ещё сильнее, по-прежнему избегая моего взгляда.
– Теперь мы все вместе, живы и здоровы, - сказал я и привлёк к себе Бетесду. Какое счастье было ощущать её теплоту и близость. Другой рукой я провёл по густым чёрным волосам Дианы, сидевшей на низеньком стульчике слева от меня. Ни у кого в мире больше нет таких прекрасных волос. Диана улыбнулась; но лицо её оставалось омрачённым. Наверно, после стольких дней тревоги и неизвестности ей было трудно поверить, что все несчастья позади.
Мы поговорили ещё немного – о нашем плене, о том, что делается последнее время в Риме, и о том, как Бетесда сумела вымуштровать охранников Помпея так, что они ходят у неё по струнке. Потом Эко и Менения уложили детей спать и сами удалились в свою комнату. Вскоре удалился и Давус, а чуть погодя ушла и Диана, всё ещё с омрачённым лицом. Мы с Бетесдой остались одни.
– Мне так тебя не хватало, - прошептала она, приблизив своё лицо к моему.
– О, Бетесда, я с ума ходил от страха за тебя.
– Я тоже ужасно боялась за тебя; но я сейчас не об этом. Мне так тебя не хватало. – Она провела пальцами по моей груди, а затем рука её недвусмысленно скользнула вниз.
– Бетесда!
– Но, муж мой, ты, должно быть, изголодался за столько времени.
Странное дело, но за долгие дни пребывания в яме я почти не ощущал желания. Пару раз, ради чистого облегчения, я прибегал к необходимым мерам, пока Эко спал. Думаю, что и он тайком от меня проделывал то же самое, разве что чаще. И раз или два при этом я предавался фантазиям, в которых участвовала некая высокородная дама, имеющая обыкновение разъезжать в носилках с занавесками в красно-белую полоску. Но большую часть времени я старался абстрагироваться от телесных нужд. Наверно, забывая о возможных наслаждениях, я забывал также и о почти наверняка ожидающих меня боли и смерти. Меня словно похоронили заживо – что, собственно, было недалеко от истины.
Теперь же я снова был дома – живой и здоровый; в окружении близких, целых и невредимых, после сытной трапезы. Но я чувствовал себя смертельно усталым. Четыре дня езды верхом вымотали меня; к тому же я ещё не совсем оправился после заточения в яме. Словом, я был слишком утомлён для того, чего хотела Бетесда… и всё же прикосновения её пальцев не оставляли мня безучастным, и тепло её тела вливало в меня силы. Я погружался в состояние, когда перестаёшь думать; я был словно кусок соли, растворяющийся в воде.