Убийство по лицензии
Шрифт:
— Машина дальше не пойдет, — зло и раздраженно просипел водитель по громкой связи. — Обрыв контактного провода!
— Дьявол! — Парнов стиснул зубы и вышел из троллейбуса. Он огляделся — вокруг стояли одинаковые серые дома с одинаковыми пыльными деревьями вокруг. Таблички с названиями улиц на стенах домов были разбиты. Народу почти не было видно — только пара старух на углу в очереди за яйцами с машины, но и они маячили далеко.
Взглянув на часы, Алексей Михайлович понял, что безнадежно опоздал. Он повертел головой — стройная фигурка девушки
«Хоть бы спросить, как отсюда выбираться», — подумал он и заспешил ей вдогонку. Девушка как будто почувствовала на себе его взгляд и оглянулась, улыбаясь одними глазами.
Вынув из кармана платок и вытерев выступившую на лбу испарину, Парнов поспешил следом. Девушка также ускорила шаг, изредка оглядываясь. Сильно потея, Парнов перешел на бег — и девушка чаще засеменила ножками.
— Эй! — крикнул он и слабо махнул рукой. — Подождите! Я только хочу вас спросить!
Девушка бежала от него со всех ног.
Поняв бесцельность дальнейшей погони, Парнов остановился. Девушка остановилась тоже, затравленно оглядываясь. Грудь ее вздымалась от бега, глаза влажно сверкали. Было тихо и безлюдно. За густыми деревьями виднелось темное жерло подъезда.
Девушка не уходила. «Ждет, — мелькнула мысль в голове Парнова. — Ждет, что я предприму». Все происходящее было так естественно и в то же время странно, что он не мог понять, что происходит.
Вдруг на плечо ему опустилась чья-то жесткая рука.
— Ты зачем девушку преследуешь, козел старый! — прогремел над ухом сиплый грубый голос.
— Да я… — Парнов оглянулся.
Перед ним стоял высокий парень в тренировочных штанах, фигурой будто скопированный со Шварценеггера. Лоб его был шириной не более двух пальцев, шея толстая и короткая, подбородок — выдающийся вперед. Короче, у него был вид типичного качка из провинции. С этим контингентом Парнов давно не сталкивался, однако исходящая от парня смутная угроза заставила его пропустить мимо ушей обидную реплику о козле, да еще к тому же старом. Кроме того, парень мог оказаться приятелем или родственником зеленоглазой и, может быть, имел полное моральное право защищать ее от преследования.
— Да я хотел только спросить… — растерянно пробормотал Парнов.
— Чего спросить, чего тебе надо? — с вызовом надвинулся на него незваный защитник угнетенных. — Чего, в нюх захотел?
Парнов «в нюх» не хотел, но стерпеть оскорбления не мог.
— Да пошел ты, — нехотя отозвался он, замечая боковым зрением, что девушка не уходит, молча наблюдая за происходящим.
— Чего?! — взвился «Шварценеггер» в тренировочных штанах, растянутых на коленках. — Ах ты, пидор!
— Отвали, — хмуро процедил сквозь зубы «старый козел» и «пидор» одновременно, вспомнив суровую дворовую юность. — Если не хочешь схлопотать…
И тут же чувствительный меткий удар превратил нос Парнова в мокрое бесформенное месиво. Он инстинктивно замахал руками, стараясь достать до обидчика, но тот на пружинящих ногах прыгал вокруг него,
— Ну давай, давай…
Началась драка — бестолковая, дурацкая, когда один из дерущихся не имеет ни желания, ни возможности драться, в то время как другой полон истинно комсомольского энтузиазма и выдает тумаки так же умело, как торговка семечками свой товар.
Пару раз кулаки Парнова отскакивали от твердого, как доска, живота неприятеля, в то время как кулаки обидчика молотили его живот с прилежностью, с какой добрая мать взбивает на ночь подушку любимому дитяте. Кроме того, почему-то его нос особенно полюбился противнику и вскоре на светлый летний костюм закапали черные горячие капли.
— Ах ты, гаденыш, — были последние слова Парнова, перед тем как улечься на землю и доверчиво приникнуть щекой к грязному асфальту, причем в кожу больно впилась зубчиками пивная пробка. Дальше все было черно и тихо, как в желудке у негра в безлунную ночь…
…Парнов пришел в себя от влажных и ласковых прикосновений. Он приоткрыл заплывший глаз — перед ним на коленях сидела та самая девушка и осторожно обтирала лоб мокрым платком. Ссадины на лбу и на щеке жестоко щипало от прикосновений, но взгляд зеленоглазой был исполнен такого сочувствия и нежности, что это подействовало на «раненого» лучше оживляющей воды.
Кряхтя и сдерживая стон, он осторожно поднялся. Девушка, бережно поддерживая его под руку, повела к дому.
— Куда мы? — слабо шепнул пострадавший не в силах сопротивляться.
Девушка не отвечала. Они поднялись на третий этаж и вошли в обыкновенную квартиру. Усадив избитого в кресло, зеленоглазая неслышно удалилась, скользя как ночная тень.
Девушка, по всей видимости, оказалась глухонемой. Она ничего не говорила, а на все вопросы Парнова отвечала только кивком или жестами. Она была совершенно необыкновенно, фантастически красива — и притом немая. Неспособность ее говорить вызвала в Парнове странное чувство жалости, страха, какой-то заманчивой таинственности, ощущение опасности, вкус необыкновенного приключения.
Она повела его в душ, сама раздела быстрыми умелыми руками, вымыла, едва касаясь его тела нежными движениями, — Парнов немного смущался, неожиданно оказавшись в чем мать родила перед новоявленной Афродитой, но ведь она была глухая, она не слышала его оправданий. К тому же она была немая и не могла никому рассказать о том, что происходит, — и это отчего-то его успокаивало.
Потом они сидели на ковре посреди комнаты. Тихо канючила музыка, создавая необходимый романтический антураж. Они пили вино из дымчатых, запотевших от холода бокалов, ели виноград — девушка брала виноградину в рот, зажимала острыми белыми зубами и подносила ее к губам своего визави. И постепенно все непонятнее было, где кончался виноград, а где начинался бесконечно долгий поцелуй. Они не говорили, им достаточно было жестов, улыбок, взглядов — вечного языка тела, который уничтожает барьеры, сближая короля и свинарку.