Убийство под аккомпанемент

Марш Найо

— Заставьте его начать, и дальше он, вероятно, сам заговорит.

— Весело, наверное, было на обеде, — подбросил Аллейн. — Карлосу там понравилось.

Рука Морри лежала, согнутая, вдоль стола. С расслабленным вздохом он сполз на стуле ниже и пристроил щеку на сгиб локтя. Через минуту-другую его голос зазвучал снова — независимо и как будто без сознательного желания самого владельца он монотонно тянул слова из-за едва шевелящихся губ:

— Я говорил ему, что это глупо, потому что решительно ничего не меняет. «Слушай, — сказал я ему, — ты сумасшедший».

Конечно, я был зол, что он так меня подвел, не принес мне сигареты.

— Какие сигареты?

— Он никогда не делал ничего, о чем я просил. Я был слишком добр к нему. Добрее некуда. Я ему сказал: «Послушай, — сказал я, — она такого не потерпит. Она зла как черт». А еще я сказал: «У тебя ведь и со второй девчонкой ничего не выходит, так какой смысл?..» Я знал, что быть беде. А еще я говорил, что и старому хрену это не нравится. Он делает вид, будто ему все нипочем, но это только видимость, потому что, конечно же, ему это не нравится. Без толку. Никто меня не слушает.

— Когда это было? — спросил Аллейн.

— Раз за разом. Почти все время, можно сказать. А когда мы сидели в такси и он рассказал, как тот малый его ударил, я сказал: «Ну вот, что я тебе говорил?»

— Кто его ударил?

На сей раз молчание тянулось дольше. Морри вяло повернул голову.

— Кто ударил Карлоса, Морри?

— Я и в первый раз вас расслышал. Но что за свора! Достопочтенный Эдвард Мэнкс за серьезной беседой за ленчем в «Тармаке» с мисс Фелиситэ де Суз, с которой, разумеется, состоит в родстве по материнской линии, — так, что ли, газеты писали. Ее отчим — лорд Пастерн-и-Бэготт, но если спросите меня, это сдувшийся роман. Шерше ля фам.

Фокс поднял глаза от заметок с выражением безликого интереса.

— И женщина в данном случае… — подстегнул Аллейн.

— Смешное имя для девушки.

— Карлайл?

— На мой взгляд, самое что ни на есть дурацкое имя, ну и что? Но они сплошь и рядом такое выкидывают. Только представьте себе — иметь две фамилии. Пастерн-и-Бэготт. Но я с обоими справлюсь, уж будьте уверены. Пытался меня надуть. Ха! Бранил меня. Говорил, что напишет в чертову газетенку. Махал своим револьверишкой, и где он теперь?

— Вас надуть? — тихонько повторил Аллейн. Он понизил голос до тона Морри.

Голоса их сплетались и стихали. Они казались двумя сомнамбулами, разговаривающими с кем-то, кого видят во сне, — безмятежно и с тайным взаимопониманием.

— Он, возможно, знал, — шептал Морри, — что я на такое не пойду, да сами посудите, очень ведь неловко вышло бы. Постоянный ангажемент. Большое спасибо. Как дела у хора? — Он слабо рассмеялся, зевнул и прошептал: — Прошу прошения, — и закрыл глаза.

— Засыпает, — сказал доктор Кертис.

— Морри, — громко сказал Аллейн. — Морри!!!

— Что?

— Лорд Пастерн хотел, чтобы вы дали ему постоянный ангажемент?

— Я ж вам сказал, он и его холостопорожние патроны.

— Он хотел, чтобы вы уволили Скелтона?

— Это все Карлос виноват, — сказал Морри довольно громко и чересчур жалобно. — Он это придумал. Господи, ну и разозлился же он!

— Кто

разозлился?

Слабый голос шепнул с толикой коварства:

— Вот и подумайте.

— Это был лорд Пастерн?

— Он? Не смешите меня.

— Сид Скелтон?

— Когда я ему сказал, — слабо шепнул Морри, — вид у него сделался кровожадный, просто убийственный. Честное слово, я был весь на нервах.

Повернув лицо в сгиб локтя, он провалился в глубокий сон.

— Теперь часов восемь не проснется, — констатировал доктор Кертис.

IV

В два часа полиция впустила уборщиц в ресторан. Их появление очень расстроило Цезаря Бонна, который стал жаловаться, что газетчики, отосланные со скудным заявлением, дескать, Ривера потерял сознание и умер, станут подстерегать и допрашивать этих женщин. Он отправил секретаря Дэвида Хэна догонять уборщиц.

— Их надо заставить молчать любой ценой. Любой ценой, ты понимаешь?

Из ресторана теперь доносился гул пылесосов. Двое полицейских, находившиеся там уже какое-то время, теперь вернулись в фойе и, присоединившись к дежурящему на дверях констеблю, бесстрастно смотрели на сидевших.

Большинство музыкантов спали, неловко растянувшись на маленьких стульчиках. Смокинги у них были присыпаны пеплом. Окурки сигарет они тушили в пустых пачках, о подошвы ботинок, о коробки спичек и метко или не очень бросали их в урны. В самой комнате словно бы витал запах затхлого дыма.

Леди Пастерн казалась спящей. Она чуть откинулась на спинку кресла, глаза у нее были закрыты. На лице у нее залегли серо-пурпурные тени, глубокие морщины протянулись от ноздрей к углам рта. Щеки обвисли. Она едва шевельнулась, когда ее муж, который довольно долго уже молчал, позвал вдруг:

— Эй, Нед!

— Да, кузен Джордж? — настороженно ответил Мэнкс.

— Я должен докопаться до сути.

— Вот как?

— Я знаю, кто это сделал.

— Правда? И кто же?

— Я решительно и категорически против смертной казни, — сказал лорд Пастерн, надувая щеки и глядя презрительно на группку офицеров полиции. — А потому оставлю мои мысли при себе. Пусть сами разбираются. Убийство — не для полицейских, а для психиатров. А что до судей, то они просто свора самодовольных старых садистов. Пусть сами стараются. От меня они помощи не дождутся. Ради Бога, Фэ, перестань ерзать.

Фелиситэ свернулась калачиком в кресле. Время от времени она запускала руку во внутренности кресла, точно обшаривала пространство между подлокотником и сиденьем. Делала она это тайком, бросая исподволь взгляды на остальных, как бы они не заметили.

— В чем дело, Фэ? Что ты потеряла?

— Носовой платок.

— Возьми мой, Бога ради, — сказал лорд Пастерн и бросил его ей.

Обыски велись медленно и неспешно. Карлайл, ценившая приватность, сочла испытание неприятным и унизительным. Надзирательница оказалась женщиной с волосами цвета соломы, большими вставными челюстями и крепкими ладными ладонями. Она была исключительно вежлива и бескомпромиссна.