Убийство в ЦРУ
Шрифт:
Уитли выпрямился в кресле. Улыбка его была нежной и искренней, да и голос ей соответствовал.
— Коллетт, я поведал тебе все — на сто процентов. После этого тебе решать, захочешь ли ты рассказать мне. Справедливо, а?
Она сказала:
— Справедливо.
— Я вот о женщине упомянул, ну, та, которую использовали для опытов, — она проститутка. У ЦРУ к шлюхам особая страсть. С их помощью мужчин завлекали в квартиры, гостиничные номера, которые насквозь просматривались и прослушивались. В стаканы с питьем мужикам подмешивали наркотики, а психушечники в белых халатах стояли позади прозрачных зеркал и наблюдали, как они действуют. Мерзкая игра! Только, полагаю,
Кэйхилл захотелось принять участие в разговоре, но она сдержала себя. Просто высоко подняла голову, выгнула брови и молвила:
— Продолжай.
Ее поза явно раздосадовала Верна. Однако он сразу взял себя в руки и продолжил:
— В Вашингтон я приехал выяснить, не действуют ли эти экспериментальные программы по сей день. За день до того, как убили Хаблера, мне позвонила та самая леди, проститутка, и сказала, что один человек из ЦРУ пожелал поговорить со мной. Нет, не совсем точное выражение. Этот человек желает продать мне информацию. Мне было велено прийти на встречу с ним в тот же самый переулок в Росслине. Я сообразил, что перво-наперво должен стакнуться с каким-нибудь книгоиздателем и выяснить, достану ли я денег, чтоб хватило расплатиться с поставщиком информации. Знал, что журнал платить не станет, у меня же у самого, черт возьми, с финансами туго.
Пытаясь сообразить, к кому в Нью-Йорке можно было бы обратиться, я неожиданно вспомнил о Дэйвиде Хаблере. Ты ведь все мне про него рассказала: как Барри Мэйер возлагала на него большие надежды, как фактически агентство ему оставила. Я посчитал, что Дэйвид — это лучший для меня выход. Ну, и позвонил ему. Хаблер идеей проникся сразу. В общем, сказал мне, что, если информация, о которой идет речь, окажется ценной, он, возможно, сумеет обеспечить мне шестизначный аванс. Беда в том, что станет предлагать поставщик информации. Я пригласил его с собой на встречу. Уже вешая трубку, понял, что совершил ошибку. Появление на месте встречи нас обоих могло спугнуть поставщика, но я решил, что как-нибудь улажу это. Хочешь знать, что произошло?
— Разумеется.
— Я прибежал слишком поздно, зато Хаблер был на месте вовремя. Ясно, никто и не собирался продавать информацию. Это была ловушка: приди я туда в срок и в одиночку, так получил бы ледяное острие в грудь.
Судя по его рассказу, так оно и случилось бы, можно не сомневаться. Если сказанное Верном правда, тогда значит…
— За тобой беда по пятам бродит, — предупредила она его.
— Это точно, — согласился он. — За мною всюду следят, куда б ни пошел. Вчера ночью еду через Рокк-Крик-парк, так один чудак решил меня спихнуть с дороги. Во всяком случае, попытался. Тыркнулся, не получилось — и дал стрекача. Думаю, телефон у брата на квартире прослушивается, а мой нью-йоркский редактор уведомил меня, что ему звонили из некоего агентства по трудоустройству для проверки сведений, приложенных к моему заявлению о приеме на работу в другой журнал. Я не подавал заявления о приеме на работу в другой журнал. И никакое агентство по трудоустройству не имеет законного права проверять сведения обо мне. Эти ребята ни перед чем не остановятся!
— Что ты намерен делать? — спросила она.
— Прежде всего не сидеть на месте. Во-вторых, собираюсь стать последователем философии моего нью-йоркского приятеля психолога: изложить все, что мне известно, на бумаге и устроить так, чтоб это как можно скорее попало в надежные руки. Смысла нет убивать тех, кто выжал из себя все, что знал.
Кэйхилл опустила взгляд на тяжелый пакет.
— Зачем ты даешь мне это?
— Затем, что не хочу, чтоб он оказался в других руках, если со мной что-то случится.
— Но, Верн, почему мне? Ко всему, что имеет ко мне отношение, ты, кажется, преисполнен недоверия. Я думала, что окажусь последним человеком, кому ты отдал бы это.
Он усмехнулся, перегнулся через столик и взял ее за руку.
— Помнишь, что я написал в дневнике, Коллетт?
— Конечно, — произнесла, как выдохнула, она. — Помню. Я та самая девушка на всем белом свете, которая никогда не продаст.
— Я до сих пор чувствую то же самое, Коллетт. И знаешь, что еще я чувствую?
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Что?
— Я влюблен в тебя.
— Не говори так, Верн. — Она покачала головой. — Ты не знаешь меня.
— Думаю, что знаю, оттого и принес это тебе. Хочу, чтобы ты обратила на это внимание, Коллетт, — сказал он, постучав кончиком пальца по пакету. — Хочу, чтобы ты прочла и указала на все прорехи.
Кэйхилл толкнула пакет так, что он полетел через весь стол обратно к Уитли.
— Нет, мне такая ответственность ни к чему. Ничем не могу тебе помочь.
Лицо Верна, уже расслабленное и успокоенное, теперь напряглось и ожесточилось. Под стать лицу был и голос:
— Я полагал, что, становясь адвокатом, ты какие-никакие клятвы давала, так, глупости всякие, вроде правосудия, справедливости и исправления неправоты. Я полагал, что тебе не все равно, когда страдают невинные люди. По крайней мере такой ты когда-то была. Что ж это было, Коллетт, грезы романтичной школьницы, которые при первом же столкновении с реальным миром оказались спущены в унитаз?
Слова его задели ее, наполнили душу болью и гневом. Поддайся она боли — зарыдала бы. Не поддалась: гнев подавил все.
— Я не нуждаюсь в твоих, Верн Уитли, проповедях об идеалах. Все, что я от тебя услышала, не больше чем журналистская возвышенная трепотня. Сидишь тут, лекции мне читаешь про правду с кривдой да про то, почему всяк должен в твои сани садиться и свое собственное правительство продавать. А может, есть правота в том, что существует такая организация, как ЦРУ. Может, есть и злоупотребления. Может, противник тем же занимается, только еще хуже. Может быть, интересы национальной обороны действительно затрагиваются, и это не просто лозунг. Может, в этом мире происходят вещи, о каких ни ты, ни я понятия не имеем, не в силах даже начать постигать всю значимость их для других людей — людей, лишенных привилегий, какие нам дарованы в свободном обществе.
Салат из баклажанов остался нетронутым. Теперь официант подал фаршированные листья и муссаку. Едва официант отошел, Коллетт сказала Верну:
— Я ухожу.
Уитли схватил ее за руку.
— Пожалуйста, не делай этого, Коллетт, — искренне молил он ее. — О’кей, каждый из нас толкнул свою речугу. Теперь давай поговорим как два взрослых человека и сообразим, что нам правильнее всего предпринять обоим.
— Я уже сообразила, — сказала она, вырывая руку.
— Послушай, Коллетт, извини, я был невоздержан на язык. Не хотел, но порой меня заносит. Есть в натуре что-то от зверя, наверное. Если шпионам свойственно растапливать льды предубеждений, то и журналистам тоже нужны друзья. — Он рассмеялся. — Я считал, что в целом свете у меня один друг. Ты.