Убийство в ЦРУ
Шрифт:
Прошлась пешком до «Уотергэйт», заполнила документы, постоянно обшаривая взглядом вестибюль.
Добравшись до своего номера, тут же распаковала вещи, приняла горячий душ и, завернувшись в гостиничный халат, вышла на лоджию, с которой открывался вид на реку Потомак и разросшийся ослепительно белый Центр имени Кеннеди. Вид был чудесный, однако энергия бурлила в Кэйхилл, не давая ей и нескольких секунд постоять на одном месте.
Она вернулась в гостиную, стены которой были увешаны репродукциями с картин старых мастеров, достала из сумочки клочок бумаги и набрала записанный на
— Куда, черт побери, ты пропала? Я чуть с ума не сошел, пытаясь тебя разыскать.
— Я была в Будапеште.
— Что ж не сказала, что улетаешь? Так вот раз — и улетела, даже не сказав мне ничего?
— Верн, я звонила, но никто не ответил. Я не развлекаться ездила. И лететь надо было немедленно.
По его голосу она поняла, что ее слова он пропустил мимо ушей.
— Я должен тебя увидеть прямо сейчас, — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Где ты?
— Я в… зачем я тебе понадобилась?
Верн фыркнул.
— Может, вполне достаточно того, что я спал с тобой. Может, просто затем, что хочу тебя снова увидеть. Может, потому, что есть нечто чертовски важное, что хотелось бы обсудить с тобой. — Она хотела слово вставить, но он, перебивая, быстро добавил: — Нечто, что, может, нам обоим жизни спасет.
— Ну так скажи прямо сейчас, по телефону, — ответила она. — Раз уж это так важно…
— Послушай, Коллетт, есть вещи, о которых я тебе не говорил, потому что… ну, потому что время тогда не приспело. Теперь — приспело. Ты где? Я сейчас же приеду.
— Верн, мне необходимо одно дело сделать, прежде чем я смогу поговорить с тобой. Сделаю — самой понадобится с кем-нибудь поговорить. Пожалуйста, постарайся понять.
— Черт побери, Коллетт, перестань…
— Верн, я сказала, что у меня есть другие дела. Завтра позвоню тебе.
— Здесь ты меня уже не застанешь, — быстро сказал он.
— Не застану?
— Сматываюсь прямо сейчас. Я уже уходил, когда телефон зазвонил. Я в общем-то и подходить не хотел.
— Судя по всему, ты паникуешь.
— Ага, можно это и так назвать. Мне всегда немного не по себе становится, когда мне хотят глотку перерезать или машину подо мной к чертям взорвать.
— Ты про что толкуешь?
— Про что? Я скажу тебе, про что я толкую. Толкую я все про то же дивное заведеньице, где ты работаешь. Я толкую про кучу психопатов, которые в детстве мухам крылышки отрывали да по птичкам из дробовиков палили, а, получив высшее образование, на людей переключились.
— Верн, я в ЦРУ больше не работаю.
— Ага, точно, Коллетт. Ты этому на «Ферме» на курсах научилась? Ложь номер сто один? Черт побери, я должен сейчас же тебя увидеть.
— Верн, мне… ладно.
— Ты где?
— Давай встретимся где-нибудь.
— Может, поужинаем?
— Я не хочу есть.
— Ага, зато я хочу. И меня тянет к грекам. Как на драму или трагедию. Встретимся через час в «Таверне».
— Где это?
— На Пенсильвания-авеню, на Юго-Западе. Через час?
Кэйхилл едва не отказалась, однако решила все же сходить на свидание. В конце концов сама же ему звонила. Зачем? Ответить она не могла. А все эта слабость, которую не скроешь, это желание поговорить по душам с кем угодно, кого знаешь и кому, считаешь, можно довериться. Поговорить — о чем? О том, что вернулась в Вашингтон, чтобы убить человека? Нет, об этом разговора не будет. Судя по всему, Верн в отчаянии. Это ему необходимо выговориться. О’кей, она выслушает — только и всего.
Пока Коллетт одевалась, она мысленно припомнила, что говорил ей о Верне Джо Бреслин. Уитли прибыл в Вашингтон, чтобы так или иначе разоблачить ЦРУ, в особенности его экспериментальные программы по мозговому контролю.
Если это правда (а Коллетт, вспоминая только что состоявшийся телефонный разговор, не сомневалась, что это правда), то Верну так же не стоит доверять, как и всем остальным. Откровенности больше нет ни в чем. Жизнь, основанная на простых истинах, должна остаться уделом монахов, монахинь и естествоиспытателей, ей же слишком поздно становиться кем-то из них.
Поднявшись на лифте на десятый этаж, Кэйхилл с замиранием сердца прошла мимо номера 1010, ожидая, а вдруг столкнется с Эдвардсом. Этого не случилось, и, вернувшись к лифту, Коллетт спустилась в вестибюль. В «Уотергэйт» царила суматоха муравейника. Кэйхилл через парадный подъезд прошла туда, где выстроилась длинная очередь черных лимузинов, ливрейные водители поджидали, когда появятся их богатые и могущественные хозяева или клиенты. Из другого ряда выехало такси. Забравшись в него, Кэйхилл сказала:
— В «Таверну», это на Пенсильвания-авеню, на Юго…
Таксист, обернувшись, рассмеялся:
— Знаем, знаем. Я грек.
Едва Кэйхилл ступила в, как выразился таксист, «кароши грецкий» ресторан, как из бара внизу до нее долетели мелодия бузуки и раскаты хохота.
Она спустилась туда, разыскивая Уитли.
Не повезло. Он не уточнял, где будет ее ждать, но она почему-то решила, что в баре. Села на единственное свободное высокое сиденье у стойки, заказала белое вино и, обернувшись, посмотрела на музыканта, игравшего на бузуки, смазливого молодца с копной черных вьющихся волос, который улыбнулся ей и неожиданно выдал на своем инструменте цветистый пассаж. Коллетт вспомнился Будапешт. Обменявшись улыбками с музыкантом, она оглядела посетителей в баре. Люди шумно радовались жизни, и ей вдруг захотелось, чтоб и она была в состоянии предаваться веселью, неважно по какому поводу. Не получалось. Да и могло ли получиться?
Кэйхилл потягивала винцо, то и дело поглядывая на часы: Уитли опаздывал уже на двадцать минут. Возмутилась: она встречаться вообще не хотела, он же сам и настоял. Бросив взгляд на чек, поданный барменом, она положила на него достаточно денег, чтобы расплатиться и оставить на чай, встала и направилась к лестнице. По ней как раз спускался Уитли.
— Извини, что опоздал, — заговорил он, мотая головой. — Никак раньше не мог.
— Я уже уходить собралась, — ледяным тоном сообщила она.