Убийство в Миддл-темпл. Тайны Райчестера (сборник)
Шрифт:
Судебный эксперт просмотрел отмеченные строки в колонке частных объявлений, а потом зачитал их вслух.
– Текст выглядит так, – провозгласил он. – «Если это попадется на глаза старому другу Марко, он поймет, что Стикер желает снова встретиться с ним. Писать на имя Дж. Брэйдена через банк «Лондон энд колониз» на Треднидл-стрит в Лондоне».
Брайс следил за реакцией Рэнсфорда. Не ошибся ли он, заметив, как вздрогнул доктор, как покраснели его щеки, когда он услышал содержание объявления? Скорее всего, не ошибся, хотя Рэнсфорду хватило нескольких секунд, чтобы овладеть собой и ничем больше себя не выдать. Брайс вновь сосредоточил внимание на судебном эксперте и на свидетеле.
Но свидетелю оказалось нечего больше добавить, если не считать предложения связаться с филиалом в Мельбурне и запросить информацию у них, поскольку в Англии никаких других данных добыть не представлялось возможным. Вторая часть слушаний закончилась, и началась завершающая, ход которой вызывал у Брайса все нараставшее возбуждение. Скоро стало ясно, что версия, которую накануне в клубе изложил молодой архитектор Арчдейл, была взята властями на вооружение, а посещение членами жюри места происшествия имело четкую цель – склонить и их мнение в ее пользу. Теперь самого Арчдейла, представлявшего группу специалистов-архитекторов, постоянно державшую под наблюдением состояние собора, вызвали, чтобы он высказал свою просвещенную точку зрения. Арчдейл повторил сказанное сутками ранее. После него трибуну предоставили старшему каменщику, полностью с ним согласному: истинная правда – камни галереи именно в том месте посетители отполировали обувью до такой степени, что оно стало скользким, причем имело заметный наклон в сторону открытого дверного проема, а потому невезучий незнакомец потерял равновесие, и его буквально вынесло сквозь арку на лестницу святого Райты. И хотя по просьбе присяжных Варнера тоже выслушали, а он твердо держался своей истории про руку, которая никак не могла принадлежать самому погибшему, стало очевидно, что жюри склонно разделять суждение эксперта об ошибке, в волнении и испуге допущенной Варнером. Никого не удивило, когда после краткого совещания старшина присяжных огласил вердикт, объявив случившееся смертью в результате несчастного случая.
– Итак, доброе имя города не будет запятнано убийством! – воскликнул мужчина, сидевший рядом с Брайсом. – Они проделали хорошую работу. Так лучше для всех. Не очень-то приятно думать, что в нашем соборе могли убить человека. Возник бы вопрос о святотатстве в божьем храме и прочие осложнения.
Брайс молча наблюдал за Рэнсфордом, который беседовал с судебным экспертом. И сейчас никакой ошибки быть не могло – на лице Рэнсфорда отчетливо читалось огромное облегчение. Чем оно было вызвано? Брайс повернулся к выходу, готовый покинуть душный зал. Проходя мимо главного стола, заметил, как старый Симпсон Харкер, просидевший в молчании три часа, приблизился к столу, взял книгу «История Барторпа», найденную в чемодане Брэйдена, и стал внимательно разглядывать титульный лист.
Глава седьмая
Двойной след
Пембертон Брайс не был единственным жителем Райчестера, кто следил за поведением доктора Рэнсфорда по ходу развития событий. Мэри Бьюэри, наделенная незаурядными наблюдательностью и проницательностью, тоже быстро отметила, что подавленное состояние ее опекуна после трагического происшествия в «Райском уголке» носит не совсем обычный характер. Она знала Рэнсфорда как человека исключительной доброты, часто склонного к сентиментальности. Всем была известна его особая забота о своих пациентах из числа городской бедноты, которым он часто оказывал безвозмездную помощь. Но даже Мэри недоумевала, почему его так потрясла смерть незнакомого человека, что он потерял аппетит и два дня не находил себе места от беспокойства. Рэнсфорд отпускал по поводу происшествия банальные ремарки: страшное несчастье; печальная судьба незнакомца; не до конца понятная и таинственная случайность – и так далее. Но его озабоченность явно была вызвана чем-то еще. Доктору становилось не по себе, когда Мэри пыталась прояснить у него некоторые факты. Он чуть не накричал на Дика Бьюэри, когда тот по простоте душевной начал задавать ему сугубо профессиональные вопросы. За завтраком в день проведения следствия замеченные Мэри темные круги под его глазами и более глубокие, чем обычно, морщины свидетельствовали о том, что он провел ночь без сна. Зато после окончания следствия неожиданно наступила перемена. От пристального взгляда Мэри не укрылось облегчение, которое испытал Рэнсфорд. Причем доктор даже сам завел речь именно об облегчении, когда они сели ужинать, заметив, что вердикт присяжных словно очистил воздух в городе от атмосферы подозрительности. Никто не хотел, чтобы знаменитый собор Райчестера приобрел бы еще и дурную славу как место жестокого преступления.
– И все-таки, – сказал Дик, хорошо знавший обо всех слухах, ходивших в городе, – Варнер упорно держится своих первоначальных показаний. Уже после окончания следствия он заявил, что абсолютно уверен в увиденном. Варнер хорошо запомнил не только руку в белой рубашке и обшлаг плаща, но даже как солнце блеснуло в одной из запонок, словно она была золотая или с бриллиантом. Правдоподобная деталь, вам не кажется, сэр?
– В том состоянии, в каком на момент происшествия находился Варнер, – произнес Рэнсфорд, – он не мог четко определить, что видел на самом деле. Его видение было искажено душевным смятением. Вероятно, что он все-таки заметил руку погибшего: на нем было черное пальто и белая рубашка. Так что вердикт основывался на фактах.
Больше в разговоре они данную тему не поднимали, а Рэнсфорд казался прежним человеком. Хотя не до конца. Мэри не раз заставала его в мрачной задумчивости, он издавал тяжелые вздохи. Но о случившемся впервые вновь упомянул через два дня за завтраком, когда заявил о своем намерении присутствовать на похоронах Джона Брэйдена, назначенных на утро.
– Я заказал экипаж на одиннадцать, – сказал Рэнсфорд, – и договорился с доктором Николсоном, что он заменит меня на вызовах. Так что при появлении срочных пациентов звоните ему. Кому-то же из нас надо проводить несчастного в последний путь. Там ожидается присутствие настоятеля собора, а также троих или четверых известных горожан, и в таком случае он не будет похоронен неподобающим образом. Но есть еще одно дело, – добавил он, обращаясь только к Мэри, поскольку Дик уже отправился в школу, – которое я хотел поручить тебе. У этого человека, видимо, не было друзей. И уж точно не в нашем городе. Никто до сих пор не откликнулся на объявления и публикации в газетах. Было бы неплохо возложить венок на могилу в знак памяти.
– Ты проявляешь необыкновенную доброту, подумав об этом, – сказала Мэри. – Как мне лучше поступить?
– Я бы отправился в цветочный магазин Гардейлеса и заказал что-нибудь подходящее к случаю, – ответил Рэнсфорд, – а днем доставил на кладбище Святого Уигберта, где его похоронят. Лучше лично, если не возражаешь.
– Конечно, – кивнула Мэри, – я непременно сделаю.
Она готова была на все, что казалось полезным Рэнсфорду, однако удивлялась его странному вниманию к совершенно незнакомому человеку. Видимо, сказывалась сентиментальность Рэнсфорда – трагическая участь незнакомца произвела на него сильное впечатление. И позже тем днем сторож кладбища показал расположение новой могилы мисс Бьюэри и мистеру Сэквиллу Бонэму – он нес венок, а она большой букет лилий. Сэквилл, случайно встретивший Мэри у цветочника, к которому его отправила мать, узнал о том, что ей предстояло сделать, и настолько поразился, что тут же купил цветы сам, чтобы возложить от ее имени, и вызвался сопровождать девушку к месту захоронения.
Брайс узнал об этой дани памяти Джона Брэйдена на следующий день от миссис Фоллиот, матери Сэквилла Бонэма. Миссис Фоллиот принадлежала к числу женщин, которых сама природа выделила среди окружающих. Она была видной в прямом значении этого слова, обладая почти мужским голосом и ростом шесть футов. Пронзительный взгляд, римский нос; ее побаивались все священники в городе, и даже настоятель собора, завидев миссис Фоллиот, спешил юркнуть в ближайший магазин, покрываясь холодным потом при мысли, что она последует за ним. Обладая обширными средствами вкупе с несокрушимой уверенностью в себе, миссис Фоллиот являлась главой и основной движущей силой многих благотворительных и прочих общественных организаций. В Райчестере нашлось бы немало недобрых людей, чтобы назвать ее – не в глаза, разумеется, – слишком назойливой и властной леди, но, как возражал им один из ее сторонников в церковных кругах, все недостатки можно не принимать в расчет, подсчитав количество денег, собираемых ею по подписке. Вот почему в какой-то степени миссис Фоллиот являла собой представительницу особой ветви городской власти, а Пембертон Брайс, отлично понимая это, при встрече с ней старался держаться обходительно и вежливо.
– Весьма загадочно, доктор Брайс, – произнесла миссис Фоллиот, заметив Брайса в день похорон на боковом проулке. – С чего бы доктору Рэнсфорду возлагать цветы на могилу совершенно чужого ему человека? Сентиментальность? Че-пу-ха! Должна существовать какая-то веская причина.
– Боюсь, что не понимаю, о чем вы говорите, миссис Фоллиот, – отозвался Брайс, насторожившись. – Неужели доктор Рэнсфорд сам возложил на могилу цветы? Я не знал об этом. Два дня назад мое трудовое соглашение с доктором Рэнсфордом было расторгнуто, и с тех пор я не встречался с ним.
– Мой сын рассказал, что вчера мисс Бьюэри заходила к цветочнику Гардейлесу и потратила соверен – представляете, целый соверен! – на венок, который по желанию своего опекуна должна была отнести на могилу незнакомца. Сэквилл, мой добросердечный мальчик, так растрогался, что тоже купил цветы и отправился сопроводить мисс Бьюэри. Совершенно невероятно! Абсолютно чужой человек. Да что там! На самом деле никто даже не знает, кем он был!
– Известно лишь, что у него на счету лежат десять тысяч фунтов.