Убрать ИИ проповедника
Шрифт:
На первый взгляд собрание казалось простым и не очень важным, но все до одного, кто сидел в куполообразном зале приёмов, понимал, что каждое слово, сказанное Жрицей, имеет и второй и третий смысл. То, что она начала со слова «неспокойно», говорило о многом. Обычно проблемы Поверхности не вызывали столь серьёзного внимания и не требовали общей встречи. Времена начали меняться.
В семь вечера в Москве пробки обеспечены, но Богдан всё же рассчитывал приехать в клинку вовремя. Бульварное кольцо было заполнено до отказа в обе стороны. Между машинами бродили разного рода попрошайки с замусоленными картонными табличками, где в краткой форме сообщалась страшная проблема, заставившая их выйти на пыльную
Минут пятнадцать Богдан плотно стоял позади чистенького белого седана, за рулём которого сидела молодая девчонка и курила одну сигарету за другой. От нечего делать он просмотрел её кровь, печень, лёгкие, прочитал пару мыслей. Одна из мыслей вертелась вокруг Степана, Стёпы, Стёпчика, Супчика и так далее. Она просила его не обижаться, она умоляла его понять её и простить — ей надо учиться и ехать в Италию петь. Она благодарила его за прожитое вместе время, за отдых в Тайланде, за какую-то дорогую сумку и за многое другое. Придумывала красивые фразы, особенно про то, как прекрасна Италия, и как она хочет попасть в Милан.
Первое, что Богдан сделал — это послал ей запрет на курение, так как лёгкие у неё были очень слабенькими, а потом отправил запах роз и морского ветра
Надоевшая пробка упорно продолжала всех держать на месте, подразнивая мигающим светофором на перекрёстке. Внезапно Богдан почувствовал лёгкое беспокойство. Опять что-то связано с Викторией. Полиция. Она опять не поедет к детям. Богдан сделал глубокий вдох и посмотрел вперёд. У седана стоял очередной попрошайка и разговаривал с девчонкой. Он жестикулировал обеими руками, странно покачивая бритой головой. Девчонка высунула руку и бросила ему пачку сигарет. Бросила, как изнеженные городские жители бросают корм животным в деревне, брезгливо и с опаской. В это время машины тихонько поехали. Попрошайка подпрыгнул, схватил пачку, а потом замер в какой-то неестественной позе. Настоящая уличная миниатюра. Богдан подумал, что неизвестно, правильно он поступил или нет, и можно ли вообще соваться туда, куда тебя никто не просил соваться. Да, у неё очень слабенькое здоровье, у этой девчушки, но это её жизнь, и если ей захочется что-то в ней исправить, она должна сама понять, что именно, и попросить. Пробка постепенно начала рассасываться, и трафик медленно удалял белый чистенький седан из поля зрения. Мобильный звонил не переставая, и Богдан наконец его услышал. Звонила Виктория.
— Богдан! — кричала в трубку Виктория, — Орлов покончил с собой! Он лежит в гостиной на белом столе в белой рубашке, о господи, он лежит мёртвый!
— Вы хотите, чтобы я приехал, Виктория?
— Я не знаю ничем уже нельзя помочь Я вызвала полицию Пока больше никому не звонила.
— И не звоните. Он не оставил никакой записки? Знаете, самоубийцы любят объяснять, почему они на это пошли.
— Да, есть записка. Сейчас вот: «Я желаю покинуть это измерение. Я хочу уйти из этого мира. Просьба, меня не оживлять и не продолжать мою жизнь. Ты слышишь? Желание моё осознанное и продуманное.»
— К кому он обращается, Виктория? — зачем-то спросил Богдан, заранее зная, что она не могла ответить на этот вопрос.
— Не знаю Понятно, что не ко мне. Я перезвоню, полиция уже приехала.
— Не показывайте записку! Оставьте её себе.
— Хорошо, — телефон отключился.
Захотелось выйти из машины и пройтись. С большим трудом он вырулил из потока и свернул в переулок, где у помойки было аж целых два парковочных места.
Итак, почему он это сделал, муж Виктории? Богдан медленно шёл вдоль улицы, по которой только что ехал на машине, и внимательно рассматривал витрины стоявших друг за другом маленьких магазинчиков. Устал? Не договорился?
— А что, если я вас попрошу найти мне шоколадку на меду, совсем без сахара? — спросил Богдан у стоявшего за прилавком рыжего, как кот его бывшей подружки Леночки, круглолицый и медленно поворачивающийся парень. Настоящий обленившийся кастрированный Курильский бобтейл, объевшийся шоколадок.
Виктория боялась за Игоря. А ведь до чего-то она всё таки догадалась, наверное. Но одно дело догадаться, а другое — знать, как всё обстоит на самом деле. Богдан расплатился, взял шоколадку, вышел из магазина на улицу, достал из кармана телефон и тут же набрал номер Игоря.
— Самоубийство? — медленно произнёс Игорь. — Это говорит о чём-то, чего я не знаю о нём. То, что я о нём знаю, никак не могло его подтолкнуть к самоубийству.
— Я заеду, — сказал Богдан, — Виктории пока не звони. Оставь её подумать. Она справится.
Богдан развернул обёртку шоколадки и отломил маленький кусочек. Вкус напоминал детство. Так и есть. Вспомнился детдом, нянечка, тётя Тося, которая говорила: «Война, сынок, всем пришлось тяжело. У тебя были родители, они были хорошими людьми. Вырастешь.» Вырос. Но никогда их не искал, потому как они его не искали. Родители. Несбыточная мечта. Придумывал себе папу лётчика, а маму актрису. Поэтому и пошёл в театральный. Он хорошо пел и красиво читал вслух, с выражением. Домашнюю работу писали в этих же книгах между строк. От детдома осталась низкая самооценка, нелюбовь, чувство неполноценности, непонимание того, что значит иметь свой тёплый дом и белые простыни. И ненависть к галошам, единственной достававшейся обуви. Да мало ли чего.
Набрал Виктории.
— Виктория, ну как вы?
— Тело увезли. Причину смерти, как я поняла, никто установить не смог. Мне велели дожидаться вскрытия.
— Вы одна в доме?
— С тайской женщиной, которая работает у нас прислугой последние два года. Я зажгла везде свечи. Поездку к детям придётся отменить.
— Это та же, что убирала ему кабинет?
— Может быть, я не помню. Может, и нет.
— А где была эта тайская женщина, когда ваш муж ну, ему же нужно было время, чтобы улечься на обеденном столе и умереть.
— А, да, конечно. У неё был выходной сегодня. Всё, как в криминальной истории. Она только что приехала, даже после меня.
— Понятно. Ну, с этим пусть полиция разбирается. Я сказал обо всём Игорю. Ничего определённого он пока не может даже предположить, но он же головастый, значит, что-нибудь вспомнит.
— Богдан, — протянула как-то особенно Виктория, — если бы не записка, то это могло быть и не самоубийство, — рассуждала она, — чем-то он ведь отравился, наверное. Ведь нельзя же просто лечь на стол и приказать себе умереть? Или можно? Или его потом положили на стол?
— Я постараюсь всё понять.
— Богдан, мне, наверное, надо уже звонить его знакомым. У него были и симпатичные знакомые тоже. Это же всё равно раскроется.
— Да, звоните. Пожалуйста, давайте быть всё время на связи эти дни.
— Ну, а как же? Богдан — опять протянула Виктория, — а если это подставная записка?
— Виктория, дождитесь нашей встречи, я вас очень прошу. Мне надо на эту записку посмотреть.
Он достал из кармана брюк пластиковый ключ и направился к машине.