Убрать ИИ проповедника
Шрифт:
Как только закончил заказ получил новый, от её подруги Ирины Семёновны в соседнем доме. И там заметил тоже самое. Ирине Семёновне никак нельзя было с виду дать больше сорока, а внуку её было лет двадцать с небольшим, так как тот заканчивал университет и собирался жениться. И тут Эдвард опять призадумался, а когда к нему в баню зашёл её супруг, Александр Львович, совсем потерял покой. Три года назад эти люди выглядели куда старше, он точно это помнил. Растерянный Эдвард уехал восвояси переваривать увиденное.
На следующий день отправился в театр: играли
«Что она себе позволяет?» — подумал он возмущённо и заволновался не на шутку. Обычно она на него не обращала никакого внимания, обычно она смотрела сквозь него, устремляя взгляд дальше, за спину. Всё, что она себе разрешала в отношении Петухова, это поздороваться и попрощаться. Ни разу она не спросила, как у него идут дела, как он себя чувствует, ни разу за сорок восемь лет, а тут такое.
«Может, она меня с кем-то перепутала?» — совершенно отупев от размышлений, задавал он себе один и тот же вопрос. «Но с кем меня можно перепутать на сцене?» Он нервно поднял руку, чтобы провести по волосам, забыв, что на нём лакейский парик, и тут же её одёрнул. «Нет у меня с ней никаких дел и быть не может. Я не поддамся на её ужимки». В антракте он ходил по коридору в надежде её увидеть, но Марго не показывалась.
— Эдик, зайди к Булавиной в уборную, — сказала из-за угла гримёрша Оля. Несмотря на возраст все называли его по имени. Об этом даже никто не задумывался.
— К Булавиной? Я? Сейчас? — протараторил растерянно Эдвард.
Но Оли уже нигде не было.
2
Вторник
Эдвард с замиранием сердца подкрался к двери уборной. Прежде, чем стучать, глубоко вдохнул, выпрямил плечи и поправил сюртук. Его лицо изображало старого приятеля, забредшего сюда по обыкновению.
— Кто там? — послышался её голос.
Эдвард приоткрыл дверь.
— Почтальон, — по-лакейски, как привык, произнёс он. Почему именно «почтальон», и
сам не знал.
— За марками? — подхватила Марго, улыбаясь.
Эдвард вошёл и сразу наткнулся глазами на фарфоровую корзину, полную цветов. Такие цветы в народе называли «райскими птицами», но Эдвард их никогда не любил — холодные, чужие, хвастливые цветы. Сбоку на корзине он заметил золотой оттиск изображения летящего орла, держащего в клюве перевязанную квадратную коробку.
Она сидела на пуфике перед трельяжем, готовая выходить к третьему акту. На
трельяже рядом с коробочкой с гримом и пузырьками с правой стороны светился экран открытого лэптопа.
— Садись, мил человек! Спасибо, что зашёл, — указала она на мягкий, обитый золотым
шёлком диванчик.
— Чем могу быть полезен? — сразу выпалил Эдвард. Он собирался
этого не спрашивать.
— Сделай-ка мне баньку! Я купила дом недалеко от моих друзей, а бани там нет. Ну, то
есть, она есть, но её надо переделать. Мне вот эта нравится, — и она показала на компьютере недавно законченную красоту, что он навёл у Валентины Ивановны.
Сказать, что Эдвард расстроился от такого прямого и незатейливого предложения,
значит, ничего не сказать. Он весь сник, даже согнулся, внутри у него хрустнуло и закололо. Столько лет никто ничего не знал! Столько лет он жил вместе со своими тайными проектами, эскизами! Доставал нужное ему дерево, покупал с любовью лучшие инструменты! А самое главное, вынашивал разные образы, придумывал сюжеты.
И кто первый его разоблачил? Естественно, Марго. Да как такое могло случиться?
— В театре ещё кто-нибудь знает? — поникшим голосом спросил Эдвард.
— Не бойся, я никому не скажу, — заговорчески прищурилась Марго, — по рукам? — и
подставила ему холёную кисть с пальцами, унизанными кольцами.
— Сначала съезжу посмотрю, — буркнул Эдвард.
Она дала ему адрес, номер мобильного телефона и ключи от нового дома.
— Давай во вторник, — предложила Марго.
Эдвард посмотрел на отражение в зеркале трельяжа и вздрогнул, встретившись с ней глазами.
Так и порешили.
В этот вечер на её игру он впервые смотрел другими глазами. Каждое произнесённое
слово казалось острее, а знакомый до боли сильный и ясный голос зазвучал новыми нотами спрятанной нежности и бархатистости, пробуждая сопереживание у зрителя. И полное недоумение у Эдварда.
Всю ночь он ворочался с боку на бок, придумывая идею для её бани. Часам к пяти
наконец заснул с чувством удовлетворения. В целом придумал.
На следующий день, спускаясь по Тверской в сторону Красной площади, он постоянно крутил мысль о том, что не знает, куда девались все эти семьдесят лет жизни. И как так могло получиться, что толком даже нечего вспомнить. Ничего выдающегося он не совершил, артистом настоящим не стал, а весь свой жизненный опыт может уместить на куске небольшой деревяшки. Он шёл от тяжело больного, практически умирающего от рака старого приятеля, Вовки Александрова. Учились вместе в театральном, но на разных курсах. Сблизились на гастролях в Пензе. Вовке было шестьдесят девять. Всего-то! «Да, короткую нам отмерили жизнь», — посетовал Эдвард.
Он любил Тверскую, точнее, улицу Горького. Шёл медленно, смотрел по сторонам, на витрины и думал ещё и о Марго. Тоже не девочка. Но вот от кого бы поднабраться жизненной силы, так это от неё. Булавину не брал возраст. Она каким-то чудом сохранила прямую спину, ясный взгляд и изящную походку. После разговора в уборной его ненависть к ней заметно притупилась. Ему даже пришла в голову шальная мысль купить новые джинсы, и он прямиком отправился в ГУМ. Петухов не любил дешевых магазинов и плохого качества. Дешёвое безвкусное тряпьё он оставил в первой половине жизни.