Убю король и другие произведения
Шрифт:
Как бы то ни было, в июне 1896 года Жарри опубликовал «Убю короля» под своим именем, и эта публикация, вкупе с просьбами Рашильд, побудила наконец Люнье-По включить «Убю короля» (наряду с «Пер Гюнтом» Ибсена, «Аглавеной и Селизеттой» Метерлинка и «Зорями» Верхарна) в репертуар четвертого (1896–1897 гг.) сезона театра «Эвр».
Девятого декабря, месяц спустя после триумфальной постановки «Пер Гюнта», состоялась генеральная репетиция разрекламированного спектакля, собравшая «весь Париж».
Перед началом представления на кафедру, установленную перед занавесом, взошел Жарри («маленький черный человечек в костюме не по росту, причесанный под Бонапарта, с бледным лицом и темными, словно чернила или глубокая лужа, глазами» [19] ) и слабым, однако «сухим и твердым» голосом проговорил вступительную речь, после чего занавес открылся, представив взору публики следующую сцену: налево — большая кровать, задрапированная желтыми занавесками, из-под которых виден внушительных размеров ночной горшок; неподалеку — виселица с раскачивающимся скелетом; напротив — пальма с обвивающим ее громадным удавом; в глубине — окно, на котором восседают несколько сов, а посреди сцены — камин с двустворчатой дверцей, через которую входят и выходят персонажи.
19
Rachilde. Op.cit.,
Словечко «Merdre!», брошенное в зал Фирменом Жемье, игравшим Папашу Убю, вызвало не шок, а добродушный смех, и во время первых двух действий в зале даже раздавались одобрительные аплодисменты. Однако с началом третьего акта терпению зрителей приходит конец. Именитый драматург Жорж Куртелин, вскочив со своего места и обернувшись к зрителям, как бы дает сигнал: «Вы что, не видите, что Жарри издевается над нами?» В зале поднимается гвалт. Почтенный литературный критик Франсиск Сарсе решительно встает, собираясь покинуть театр. «Старая сволочь!» — кричит ему в ухо какая-то дама, исступленно стуча кулаком о ручку кресла. Жан де Тинан аплодирует и свистит одновременно. Фердинанд Эрольд, пытаясь успокоить публику, из-за кулис направляет свет то на сцену, то в зрительный зал. «Ведь правда же, это шутка?» — робко осведомляется Жюль Леметр. Литературный обозреватель из «Эко де Пари» Анри Бауэр громко выражает свое восхищение. Слышатся возгласы: «Эта вещь посильнее Эсхила!», «Вот так вы освистали Вагнера!». Фернан Грег кричит: «Вам и Шекспира не понять!», «Ты его сначала прочти, остолоп!» — немедленно отвечают с балкона. Зал бушует в течение четверти часа и публика уже готова броситься на сцену, как вдруг Жемье приходит в голову спасительная мысль: он пускается в пляс и танцует жигу до тех пор, пока, обессилевший, не валится прямо на суфлерскую будку. Ошеломленный зал, придя в себя, разражается овацией, и спектакль заканчивается благополучно (на следующий день, 10 декабря, когда состоится официальная премьера, Жемье захватит с собой кондукторский рожок и станет пускать его в ход, как только зал зашикает и засвистит).
Пресса не скупилась на издевки: «Полагаю, что, проявив уважение к тексту „Короля Убю“, я без должного уважения отнесусь к своим читателям», — писал обозреватель газеты «Жиль Блаз»; «В прежние времена спектаклю не дали бы закончиться; вероятно, наши отцы были более разумны, а быть может, и более энергичны, нежели мы» («Ле Солей»); «Это — непристойное надувательство, заслуживающее лишь презрительного молчания… терпению пришел конец» (Франсиск Сарсе в «Тан»); «Требуется дезинфекция», — лаконично подытоживал «Ле Голуа».
В целом, парижская «общественность» восприняла постановку «Убю короля» как грубую и неудачную мистификацию. «Если Жарри завтра же не напишет, что он посмеялся над нами, он пропал», — такую заметку сделает на следующий день после премьеры в своем «Дневнике» молодой Жюль Ренар [20] .
Разумеется, у Жарри нашлись сочувствующие, сторонники и защитники (вежливый Малларме прислал автору поздравительное письмо. Из Бельгии на публикацию «Убю короля» откликнулся благожелательной рецензией Верхарн, а в Париже во влиятельном символистском журнале «Ревю бланш» Гюстав Кан опубликовал краткий разбор пьесы. Благородный Анри Бауэр, рискуя репутацией, грудью встал на защиту Жарри, и даже осторожный Катюль Мендес на следующий день после премьеры опубликовал большую статью, где говорилось: «Папаша Убю существует… Вам от него не отделаться; он будет неотступно преследовать вас, и вам придется то и дело вспоминать, что он был и что он есть»). Однако даже те, кто ясно почувствовал, что в парижской художественной жизни произошло знаменательное, а быть может, и поворотное событие, испытали скорее чувство тревоги, нежели радости. У. Б. Йейтс, присутствовавший на исторической премьере, записал: «Мы… кричали, поддерживая пьесу, однако сегодня ночью, в гостинице „Корнель“ мне очень грустно… я говорю… после Стефана Малларме, после Поля Верлена, после Гюстава Моро, после Пюви де Шаванна, после нашей поэзии, после всей тонкости наших красок, нашей чувствительности к ритму… какие возможности еще остаются? После нас — одичавший бог» [21] . «Это самое прекрасное явление искусства с тех пор, как искусства больше нет!» — афористично выразился по поводу «Убю короля» критик Альбер Буасьер.
20
Renard J. Journal (1887–1910). P.: Gallimard. 1960, p. 363.
21
Цит. по: Esslin М. Le th'e^atre de l’absurde. P.: Buchet-Chastel, 1963, p. 337–338.
Жарри, скорее всего, сам хотел скандала [22] , точнее скандального успеха своей пьесы, однако дело обернулось каким-то сомнительным полууспехом и несомненным полупровалом. Во всяком случае, если наутро после премьеры Жарри надеялся проснуться знаменитым, то проснулся он осмеянным, и хотя попытался изобразить полнейшее равнодушие, даже не поблагодарив Мендеса за хвалебную статью [23] , на самом деле был глубоко уязвлен, тем более что Люнье-По, недовольный провалом пьесы, нанесшим ущерб репутации театра и приведшим к значительным убыткам, вскоре прервал с Жарри всякие отношения.
22
По свидетельству Жоржа Ремона, этот скандал «должен был превзойти скандал вокруг „Федры“ или „Эрнани“. Нужно было сделать так, чтобы пьесу не смогли доиграть до конца, чтобы зал взорвался». «Мы должны были устроить суматоху, испуская вопли негодования в том случае, если публика примется аплодировать (что не исключалось), и крики восторга и восхищения, если она начнет свистеть» (R'emond G. Souvenirs sur Jarry et quelques autres // Mercure de France, mars-avril 1955, p. 664).
23
Рашильд вспоминает: «„Так что же, — спросил Мендес, взбешенный пренебрежением триумфатора, — он, помимо всего прочего, еще и дурно воспитан?“ — „Нет, — ответила я, — дело обстоит серьезней: он сумасшедший. Нынче вечером он думает о другом, и пьеса его больше не интересует!“ — „Отлично, — сказал Мендес, — вот еще штучка, но только предупредите его, что большую прессу не принято беспокоить по пустякам“» (Rachilde. Ор. cit., р. 87).
Жарри не выдержал первого же серьезного жизненного испытания. Самолюбивый, гордый и ранимый, нуждающийся в опоре и покровительстве, сохранивший мироощущение пятнадцатилетнего вундеркинда (на вопрос Рашильд: «Верите ли вы в Бога?» он вполне серьезно ответил: «Да, мадам, поскольку для того, чтобы создать такого человека, как я, нужен Бог»), Жарри рассчитывал на немедленное и безусловное признание своей пьесы и своего таланта. Не пожелав расстаться с отроческим мироощущением, он попытался войти в «мир взрослых» на правах завоевателя — не подчиниться ему, а подчинить его себе. Постановка «Убю короля» обернулась крахом такой попытки, а реакция Жарри — реакцией «обиженного ребенка»: противопоставив себя «всему свету», он надел защитную «маску Убю» и сделал из нее средство холодного террора против окружающих; и если поначалу, когда Жарри владело простое желание задеть публику, маска еще не срослась с лицом [24] , то вскоре он перестал играть в «Папашу Убю», а стал им — стал собственной маской. Страшное заключалось в том, что, превратив свое существование в перманентный эпатаж, а «дни и ночи» — в непрерывный алкогольный эксцесс [25] , который сделался неотъемлемым элементом маски и средством агрессии [26] , Жарри тем самым отправился на добровольную встречу со смертью.
24
Однажды, рассказывает Стюарт Мерриль, в гостях у каких-то буржуа хозяйка, наслышанная об экстравагантных выходках Жарри и с нетерпением их ожидавшая, в конце концов не выдержала и наклонилась к нему: «Послушайте, сударь, в вас нет ровным счетом ничего особенного; мне сказали, что вы такой необыкновенный, такой неприличный, а вы ведете себя как совершенно воспитанный человек». — «Срынь! — взвился Жарри. — Принесите мне баранью ногу или, трах-тебе-в-брюх! Я вам всем здесь головы пооттяпаю!» — и, ухватив кусок обеими руками, смачно чавкая, он обглодал ногу до кости — к неописуемому удовольствию хозяйки и ее гостей.
25
«День Жарри начинался с того, что он поглощал два литра белого вина; между десятью и двенадцатью часами следовали друг за другом три порции абсента; за обедом он запивал рыбу или бифштекс красным или белым вином, чередуя его с новыми порциями абсента. Днем — несколько чашек кофе, сопровождавшихся рюмками водки или коньяку, названия которых я позабыла, причем вечером, за ужином, он еще был в состоянии выпить не меньше двух бутылок виноградного вина, неважно, хорошего или плохого» (Rachilde. Ор. cit., р. 180).
В последние годы жизни, не довольствуясь алкогольным допингом, Жарри пил жидкий эфир.
26
В мае 1897 года во время литературной вечеринки в одном из кафе Жарри выстрелил из револьвера в своего приятеля Кристиана Бека (в беллетризованной форме этот эпизод описан Андре Жидом в романе «Фальшивомонетчики» (III, 7), причем, в отличие от остальных персонажей, Жарри выведен у Жида под собственным именем); в апреле 1905 года, также во время товарищеского ужина, выстрелив в скульптора Маноло, Жарри спокойно заметил: «А ведь здорово получилось — совсем как в романе! вот только за выпивку я позабыл заплатить».
Разрыв с Люнье-По был лишь сравнительно поздним симптомом тех неблагополучных отношений, которые исподволь складывались у Жарри с символистским литературно-художественным «истеблишментом». С Реми де Гурмоном Жарри поссорился еще в сентябре 1895 года, покинув журнал «Имажье»; таким образом, он не только утратил возможность попасть в «Книгу масок» (изданную Гурмоном в 1896 и переизданную в 1898 году) рядом с такими знаменитостями, как Гюисманс, Малларме или Верлен, но и лишился серьезной поддержки в редакции «Меркюр де Франс» (попытка издавать собственный журнал — «Периндерион» [27] — закончилась неудачей: вышло всего два номера — в марте и июне 1896 года). Альфред Валетт, с первого дня с трудом выносивший «невыносимого» Жарри, признававший за ним лишь талант «ассимиляторства» и «обезьянничанья», гораздо больше ценил в нем дарование рыболова, с которым можно было скоротать часок-другой на берегу Сены. Рашильд, со своей стороны, питая к Жарри нечто вроде «материнских чувств», так и не смогла преодолеть неприязнь к его выходкам, достойным «взбесившейся обезьяны».
27
Бретонское слово «perhinderion» означает «прощение». Так называется один из религиозных праздников в Бретани.
В целом литературная «среда» терпела — иногда не без мазохистского удовольствия — мрачные розыгрыши и висельный юмор [28] Жарри, относясь к нему со смесью раздражения, сочувствия, брезгливой насмешки и снисходительной жалости. «Ах, скверный! ах, жестокий! ах, уморительный! ах, потешный! ах, глупый! ах, отвратительный! ах, прелестный человечек!» — так отозвался о нем Эмиль Верхарн.
Литературный взлет Жарри не состоялся, и его жизнь покатилась под уклон. Валетт отказался печатать его «невразумительные» и «убыточные» сочинения, и роман «Дни и ночи» (1897) стал последним произведением Жарри, вышедшим под маркой «Меркюр де Франс». Что касается книги «Деяния и суждения доктора Фаустролля, патафизика», которую Жарри закончил в 1898 году, то до конца жизни он так и не сумел найти для нее издателя.
28
Вот соответствующий анекдот: однажды сторож городского морга заметил, что в его заведение изо дня в день является некий странный субъект и часами, не отрываясь, разглядывает мертвые тела, закусывая между делом хлебом и сыром. «Я вам скажу, господин комиссар, — охотно объяснил Жарри вызванному полицейскому чину, — я тут на днях собираюсь совершить преступление. Так вот, я хожу сюда, к трупам, на тренировку — готовлюсь к тому печальному мгновению, когда встречусь один на один со своей жертвой!»
В самом конце 1898 года выходит в свет «Альманах Папаши Убю» на 1899 год, а пять месяцев спустя — «Любовь безраздельная» (в виде факсимильно воспроизведенной рукописи); в сентябре 1899 года он заканчивает «Убю закованного», который будет опубликован издательством «Ревю бланш» под одной обложкой с «Убю королем» в 1900 году.
В январе 1901 года выходит второй «Альманах Папаши Убю», а в декабре Жарри заканчивает последнее свое крупное произведение — роман «Суперсамец», вышедший в январе 1902 года в издательстве «Ревю бланш».