Учебник выживания для неприспособленных

Гунциг Томас

На этой стадии своих размышлений Жан-Жан сказал себе, что мир слишком сложен, чтобы понять, что, собственно, ты разогреваешь десять минут при шестидесяти ваттах, и тут его грубо схватили сзади за волосы. Он понял, что маневр стратегического отступления в кухню не удался и вечер пройдет в непосредственной близости к аду.

Ему чудом удалось освободиться от хватки, он повернулся, больно ударившись об угол кухонного стола модели «Беквэм», который всегда терпеть не мог, и оказался лицом к лицу с Марианной.

Она была бледна. Глаза сузились от гнева и превратились в два крошечных игольных ушка.

Было бы преувеличением сказать, что Жан-Жан привык к приступам ярости своей жены, но с годами он набрался достаточно опыта,

чтобы переживать их относительно без потерь, и уравнение было простым: он был слабее Марианны физически и морально и, не в пример ей, никогда не умел так срываться с тормозов, чтобы стать «способным на все».

А значит, ему оставалось только бегство.

И тут надо было полагаться на быстроту своих ног: сколько раз он не успевал добраться до входной двери и общего коридора, куда Марианна никогда бы за ним не последовала?

Семейная сцена на людях — увольте, это для четвертого мира.

И это глубокое убеждение, прочно укоренившееся в мозгу Марианны, было ее слабым местом.

А убеждение, что бегство требует жесткого графика, было сильной стороной Жан-Жана.

Прошло несколько секунд. Медленных и белых, как снег.

Потом микроволновка мелодично звякнула.

Мелодично, но достаточно неожиданно, чтобы отвлечь внимание Марианны.

Жан-Жан метнулся, едва увернувшись от рук, уже потянувшихся его схватить. Четыре прыжка — и он был у двери.

Куда пойдет, он не знал. Наверно, как обычно: попетляет на машине по пустым улицам квартала, может быть, сходит в кино, но фильма почти не увидит, так высок будет уровень адреналина после ссоры. Потом припаркуется у дома. Будет ждать, выключив зажигание, поймав на авторадио какую-нибудь музыку и рекламу. Наконец, когда будет уже достаточно поздно, чтобы надеяться, что Марианна уснула или слишком устала для второго раунда, он вернется домой. А завтра, хоть и вряд ли будет лучше, по крайней мере, улягутся гнев и ярость, оставив после себя лишь каплю обиды, каплю горечи, много грусти и изрядную дозу отчаяния.

В общем, депрессию по полной программе он будет носить на себе, как тяжелый мешок весь следующий день на работе, и мало-помалу мешок опустошится сам собой до следующей сцены.

Когда он открывал дверь, его мозг перечислял все необходимое: куртка, ключи, бумажник, мобильный телефон (как знать). Все это он ухватил одним движением.

И застыл на месте.

Перед ним, за открытой дверью, стояла женщина.

Красивая женщина.

Очень красивая.

Жан-Жан держал вещи комом в правой руке, а левой держался за дверную ручку.

За его спиной Марианна тоже застыла.

— Я не вовремя? — спросила красавица.

— Я собирался выйти, — выдохнул Жан-Жан.

— Мы собирались ужинать, — поправила Марианна за его спиной.

Красавица улыбнулась очень красивой улыбкой и достала из кармана куртки пластиковую карточку с фотографией.

Тоже очень красивой.

С текстом, набранным красными буквами: «Бланш Кастильская Дюбуа. Внутренняя безопасность».

— Я работаю на братьев Эйхман. Мы можем поговорить?

11

Братья Эйхман, Карл и Тео, были живыми легендами.

Братья Эйхман… За полвека они сумели превратить семейную бакалейную лавочку в городишке Хальтерн-ам-Зе на севере Рейнской области в империю мирового масштаба. Если вдуматься, они достигли этого довольно просто, путем абсолютного соблюдения принципов сетевой торговли, недопущения никаких лишних расходов и стратегии постоянного напряжения для всех служащих, от руководителей среднего звена до кассирш. За полвека братья Эйхман, начав практически с нуля, как-то незаметно выросли до второго или третьего места в шкале мировых состояний, но если другие миллиардеры жили в роскоши и купались в золоте напоказ, то братья Эйхман придерживались строгого аскетизма, по сравнению с которым Блаженный Августин показался бы русским гулякой на

Лазурном Берегу. Рассказывали, что первым делом, войдя в комнату, они гасят свет, чтобы посмотреть, можно ли без него обойтись. Карл и Тео… В шестидесятых годах они отпечатали несколько тонн бланков для писем на дешевой бумаге, полученной бонусом при заказе упаковочных мешков, и пользовались ею так экономно, что, когда они оказывали кому-то честь послать письмо, адресат получал его на пожелтевшей бумаге, издававшей отчетливый запах плесени. В семидесятые, когда крайне левые в Германии еще мечтали о революции, Карла похитила группа террористов, вдохновленная примером «Фракции Красной Армии» [15] . Тео получил фалангу пальца и требование несоразмерного выкупа, который заплатил. В следующем году братьям Эйхман удалось вычесть сумму выкупа из своей налоговой декларации под тем предлогом, что это были «профессиональные расходы».

15

Немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине в 1968–1998 годах. Была названа в честь революционных армий СССР, Китая и Кубы.

Со временем братья Эйхман стали настолько могущественны, что сумели заставить производителей наносить штрих-коды со всех сторон упаковки, чтобы кассирши не теряли времени, отыскивая их, а сразу подносили к сканеру. За исключением их короткой биографии, которую можно было найти в Википедии, и нескольких анекдотов, передававшихся из уст в уста, в подлинности которых никто не был на сто процентов уверен, о Карле и Тео не знали почти ничего. Они по-прежнему жили в Германии, в своих родных краях, но где именно и как? Это оставалось тайной. Их лица работники торгового центра знали по одной фотографии, сделанной тридцать лет назад и вывешенной на виду в мужских и женских раздевалках: Карл и Тео, невыразительные, как два дубовых пня, в строгих костюмах, позировали на фоне голубоватой стены, а над головами у них красовалась большими буквами знаменитая фраза Бернардо Трухильо: «Богатые любят низкие цены, бедные в них нуждаются».

Предприятие масштаба братьев Эйхман, на манер супердержавы с налетом автократии, требовало изрядной инфраструктуры, и в этой инфраструктуре работало изрядное количество людей в изрядном количестве офисов, и все эти люди во всех этих офисах предполагали целую иерархию, столь же сложную, как нервная система, которую непосвященный затруднился бы понять: так много было векторов власти, вертикальных, горизонтальных, иногда двусторонних, что схема управления походила на густой лес, в который едва проникает дневной свет. В конечном счете ясно было только одно: верхний ярус этого леса занимали Карл и Тео, выше не было ничего, никакой другой власти, никакого другого закона, никакого другого Бога. Небо над ними было пустым.

Все государства, в которых раскинулась сеть торговых центров братьев Эйхман, скрепи сердце мирились с этим. Торговые центры процветали на нищете. Чтобы продавать беднякам, они нанимали других бедняков и заставлял и их вкалывать в адском ритме. Это удерживало уровень безработицы на цифрах, которые политики могли считать приемлемыми для своего имиджа, а труженики выматывались так, что, вернувшись домой они вряд ли могли думать о чем-то, кроме ужина из замороженной мусаки, бутылки пива и сна перед телевизором. Таким славным манером поддерживалось спокойствие в обществе. Вообще-то закон был только один: гиперпроизводительность, измеряемая в евро на отработанный час. Этот закон орошал всю нервную систему организации, каждый иерархический уровень, сверху донизу, и каждый уровень подвергался такому давлению, что сам давил на нижний эшелон: региональные директора не давали житья руководителям среднего звена, те директорам магазинов, а те кассиршам.