Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
Жан-Жан закончил есть, наблюдая за этими двумя стариками, спрятавшимися друг за другом, похожими на два засохших плода на ветке, никому больше не нужных.
Теперь он понимал, какие чувства питал к ним почти с самого начала: он был на них в обиде. Он сознавал, что это чувство абсурдно и не их вина, что Марианна вошла в его жизнь и укоренилась в ней глубоко, как рак костного мозга. Сознавал, что виноват только он сам, что все дело в слабости характера, которая столько раз мешала ему попросту уйти от Марианны.
«Ведь объективно, — спросил он себя, вытирая рот, — что мне мешает?»
И, как бывало каждый раз, тотчас же сам себе
Когда Марианна сказала ему, что пора домой, он кивнул и пошел за пальто.
Голос Черного походил на звук дизельного мотора, мощного, но выработавшего свой потенциал. Он с усилием разбирал слова, им же самим написанные с еще большим усилием, на листке, который он держал теперь перед собой, скомканном и дрожащем.
— Мама умерла… У нас никого больше нет… Мы осиротели… Мне кажется, я стою над пропастью и сейчас упаду… Мне кажется, я уже падаю и буду падать всю жизнь… Я никогда ничего ей не говорил… Я так хотел бы сказать ей хотя бы раз, что… Пусть она отдала нас соседке… Пусть не заботилась о нас… Я любил ее… Пришел человек и сказал нам, что ее убили… У меня как будто содрали кожу… Теперь, когда я тоже умер, я найду убийцу. Мы с братьями найдем убийцу… И убьем его… И съедим его… И убьем всю его семью… И тогда нам станет легче… Вот.
Во вновь наступившей в маленьком крематории тишине Черный вернулся на скамейку к братьям. От эмоций им всегда делалось не по себе. Эмоции Черного были на грани порнографии. Никто из них понятия не имел, что теперь делать, но каждый знал, что слова Черного не были фигурой речи: когда он говорил «убьем», это значило «убьем», а когда говорил «съедим», это значило «съедим».
Гроб из фальшивого светлого дерева, в котором лежало тело Мартины Лавердюр, мягко скользнул к жерлу печи. Сотрудник похоронного агентства убедился, что дверь печи закрыта, и включил музыку, принесенную Белым, — он особо не выбирал, взял первую классику, которая попалась под руку, чтобы было как в кино.
Четыре молодых волка ехали обратно молча. Белого слегка подташнивало. Он устал. Подготовка налета была долгой, и он до сих пор не смог дать своей нервной системе нескольких дней отдыха, в которых она нуждалась. Бурый вел семейный «Пежо-505».
Белый сидел рядом с ним. В зеркальце заднего вида он видел Черного, выглядевшего пугалом в костюме от Армани.
Белый обернулся и посмотрел брату в лицо.
— Мы сделаем это сейчас же… А потом позволим себе отпуск.
Он вложил в эти слова всю братскую теплоту, на какую был способен. Черный поднял на него глаза и кивнул. Рядом с ним Серый, как будто провода соединились в его мозгу, весь подобрался и достал из кармана карточку.
— Большой негр дал мне это. Здесь все: имя типа, его жены, адрес их квартиры, его расписание, даже адрес родителей жены…
— Убьем… Вместе… Быстро… — сказал Черный.
Белый сделал усилие, чтобы не поморщиться. Он ответил:
— Послушай… Мы найдем этого типа… Остальное не важно, тебе не кажется?
Семейный «Пежо-505» ехал на скорости сто тридцать километров в час по плохой дороге. Погода стояла странная, серая, как шифер. В нескольких сотнях метров над ними тяжелые тучи, нагруженные гектолитрами воды, зависли в неподвижности, как будто небо ожидало чего-то, чтобы пролиться дождем.
Крик Черного прозвучал как удар грома. Машина вильнула, но Бурый удержал руль.
— НЕТ!!!!! ВМЕСТЕ!!!!! БЫСТРО!!!!!
Черный стоял на заднем
— Хорошо, — сказал он ласково. — Вместе и быстро.
Черный сел. Больше никто ничего не сказал. Сказать было нечего.
Крупные капли дождя, смешанного с пылью, застучали о ветровое стекло.
Бурый включил дворники.
На обратном пути Жан-Жан и Марианна едва обменялись парой слов. Полил грязноватый дождь. Без всякой на то причины Жан-Жан снова подумал о Бланш Кастильской. Вообще-то Жан-Жан и не переставал о ней думать.
И желание поцеловать долгим поцелуем ее изящные губки становилось час от часу все острее.
Семейный «Пежо-505» долго кружил по улицам, похожим одна на другую. Типичный квартал, в каких четверо молодых волков никогда не бывали. Маленькие коттеджи для пенсионеров среднего класса, домики с садиками, которые давно покинули дети, чтобы влиться в ту или иную категорию «Уровня 3» по данным Национального института статистики и экономических исследований (541а: Секретари и хостес, 543а: Работники бухгалтерских и финансовых служб, 552а: Кассиры в магазинах…).
Было начало вечера, дождь перестал, покрыв, словно слоем лака, трупики качелей, поблескивающих в искусственном свете уличных фонарей.
Четыре молодых волка остановились наконец перед домиком с закрытыми ставнями, из чего Белый сделал вывод, что хозяева уязвимые люди. Старики…
— Что будем делать? — спросил Бурый, не выпуская руля из своих больших рук.
Белый закрыл глаза. Он задался вопросом, что чувствовали Чарльз Уотсон, Патриция Кренуинкел и Сьюзен Аткинс, когда девятого августа 1969-го они припарковали свой «форд» перед домом 10 050 по Сьело-драйв в Беверли-Хиллз, за несколько минут до того, как убили пять человек, в том числе беременную на восьмом месяце Шэрон Тейт. Для этих хиппи, обдолбанных ЛСД, все было, наверно, похоже на сон. Но, вне всякого сомнения, Белый в данный конкретный момент воспринимал то, что должно произойти, как тяжкую и грязную работу. Он покосился на Черного и подавил желание разозлиться на брата.
— Пошли, а потом быстро домой, — сказал он и вышел из машины.
Было не так холодно, как он ожидал. Даже почти тепло. В воздухе витали запахи вареного мяса и хозяйственного мыла… В такой час иначе и быть не могло. Черный рядом с ним, казалось, только ценой мучительных усилий сохранял спокойствие. Четыре молодых волка бесшумно обошли дом. Белый отметил печальное состояние сада, где клумбы выглядели могилами безымянных цветов и громоздился всевозможный хлам еще с тех времен, когда хозяева строили планы: старый трейлер с изъеденным ржавчиной кузовом, садовая мебель с сероватым слоем грязи на белом пластике, доски, как память о строительстве флигеля, давным-давно заброшенном.
— Пройдем здесь, — сказал Серый, указывая на большое французское окно. Белый приник мордой к стеклу. Внутри было не совсем темно. Красный огонек телевизора в спящем режиме и лампочки мультимедийного приемника давали достаточно света, чтобы слой тапетум луцидум, находящийся за сетчаткой глаз, позволял ему видеть так же хорошо, как днем. Быть волком в человеческом обществе — это давало кое-какие преимущества.
— Их двое… Старики… Один спит, другой не может уснуть… Наверно, из-за какой-то фигни в бронхах… — сказал Серый.