Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
Не на нее.
Да… Он, скорее всего, мертв.
И это тоже ее мало тронуло.
Она разве что удивилась, как мало это ее тронуло.
Потом она подумала о бумагах, которые придется заполнять, — наследство, страховка… Наверняка вылетит уйма времени в банках и нотариальных конторах, придется брать отпуск… Если только по закону не положены отгулы в случае кончины в семье… Да, кажется, положены… Но надо будет уточнить в отделе кадров, и, даже если ответ окажется положительным, на это наверняка косо посмотрит директор, который рассчитывает на нее для презентации новых товаров…
Она
«Все из-за этого кретина!» — выругалась она про себя.
А выругавшись, задумалась, почему эти волки не убили ее. Может быть, они рассчитывали (если уже не сделали этого) ее изнасиловать, держать у себя много дней и недель, насиловать снова и снова, употреблять, как кусок мяса, пока она не отдаст концы.
Умереть, не успев получить должность старшего менеджера по продажам… Какая глупость! Все годы самопожертвования коту под хвост!
Она не знала, который час. Понятия не имела, сколько пробыла без сознания. Наверно, не больше нескольких часов… Головная боль говорила о том, что у нее сотрясение мозга или близко к этому… Может быть, похитители накачали ее наркотиками… да, скорее всего… Во рту стоял такой отвратительный вкус…
Она перекатилась набок, пытаясь найти наименее болезненную позу. Может быть, если ей удастся убежать, она еще успеет вовремя на работу.
Теперь Марианна сидела, прислонившись спиной к ванне. Она стала извиваться, пытаясь освободить запястья или лодыжки… Без толку… На минуту на нее накатило отчаяние и следом (сразу следом) отвращение к этому отчаянию. Именно это чувство все пять лет в школе менеджмента ее учили никогда не испытывать. Черт побери! Ее учили агрессивности, адаптивности, гибкости и смелости. Вот эти качества были ей по душе.
С грехом пополам, ёрзая по холодной плитке, она доползла до двери. Пытаясь не обращать внимания на глухой стук своего сердца, которое билось в груди, как большой барабан из Бурунди, прислушалась.
Ничего.
Ни звука.
Или все в этом доме спали, или она была одна. Вообще-то в данной ситуации для нее это ничего не меняло.
Лежа на спине, она согнула колени, зажмурилась, глубоко вдохнула, концентрируя энергию, и изо всех сил ударила ногами в дверь.
Дверь не поддалась, но полоска света сдвинулась. Очевидно, она деформировала косяк. Она снова сгруппировалась. Вспомнила, как ублюдок из бухгалтерии придрался к ее телефонным счетам и сказал, что не возместит ей двести евро за превышение профессионального тарифа, если только она не докажет, что разговоры велись «в рамках работы». Говнюк! Ей хотелось его убить! Вся ее жизнь в рамках работы! Что он себе возомнил?
Она снова резко разогнула колени, и ноги с грохотом ударились в дверь. Черт побери, у нее была сила, и ей очень нравилось пускать ее в ход!
На этот раз дерево и рама не выдержали. Дверь распахнулась, громко хлопнув о стену.
Если ее похитители спали, то они наверняка проснулись. Марианна подождала немного, прислушиваясь, ожидая появления того или иного хищника, готовая к новым побоям, но ничего не произошло.
Теперь ей надо было освободить руки. Она не раз видела
Бледный свет, лившийся в открытую дверь, был, вне всякого сомнения, светом зари. Она поползла по грязной плитке и оказалась в маленьком коридорчике. Справа была крошечная гостиная, почти полностью занятая диваном и несоразмерно большой плазменной панелью.
Она замерла.
На диване кто-то лежал. Накрытая одеялом большая темная туша. Она попыталась успокоиться, сказав себе, что, если эта туша не проснулась от грохота выломанной двери, значит, она либо мертва, либо скорее в коме, чем просто спит.
При известной осторожности ей удастся выбраться из этой квартиры, надо только как-то развязаться.
Марианна поползла к гостиной. Она обливалась потом, у нее уже болели колени, запястья и плечи.
На низком столике она заметила остатки трапезы: алюминиевый лоток, в котором, очевидно, была лазанья.
Рядом лежала измазанная соусом ложка. И нож.
Рассвет занимался над маленьким комиссариатом. Это было трехэтажное здание, построенное архитектором, которого вряд ли переполняли надежды и амбиции. Весь квартал производил странное впечатление, как будто была допущена ошибка в истории градостроительства: несколько квартир над магазинами сниженных цен с наглухо закрытыми ставнями, гаражные боксы, пустыри под застройку, которые, скорее всего, никогда не будут застроены.
И это все…
Когда Жан-Жан вошел, когда он увидел лицо дежурного полицейского, афишки на стенах, призывающие не садиться за руль в состоянии алкогольного опьянения, и заметил характерный запах сырости, просачивающейся сквозь кирпич, у него возникло очень ясное предчувствие, сравнимое, наверно, с тем, которое мог испытать фельдмаршал Фридрих Паулюс на подступах к Сталинграду: что все это ничего не даст.
Указав им на скамейку в холле, дежурный полицейский сказал, что «по поводу нападений жалобы принимает его коллега, придется подождать здесь».
Ждать пришлось больше часа. Жан-Жан был ужасно подавлен, чувство вины за то, что он сбежал, закупорило горло, как ядовитый дым в трубе мусоросжигателя.
Наконец пришел какой-то человек. Он поговорил с дежурным полицейским, тот ответил ему, указав подбородком на Жан-Жана с отцом, человек обернулся, показав нездоровую кожу того, кто плохо питается и редко умывается, и встретил взгляд Жан-Жана. Он вздохнул и скрылся в кабинете.
Вскоре он вышел оттуда и, сопровождаемый густым запахом одеколона, подошел к ним.
— Слушаю вас.
Жан-Жан не совсем понял, почему полицейский не пригласил их в кабинет и явно не собирается составлять протокол. Но он сказал себе, что все это, должно быть, прошлый век. Теперь он имеет дело с современной полицией.
— На меня напали.
Полицейский понимающе кивнул.
— Я был дома, вошли четыре волка, они хотели убить меня. Я ушел, а моя жена осталась там.
— Когда это было?
— Сегодня ночью.
Полицейский задумался. Надолго.
— Вы звонили жене, чтобы узнать, что с ней?