Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим
Шрифт:
Смена клипа. Учебный класс. У доски главный герой. Набулеоне уже подрос, возмужал, откормился. Ему лет тринадцать-четырнадцать. Прямо перед ним за письменным столом сидят офицер в годах и монах. И тот, и другой, судя по степенным и надутым лицам, господа из разряда вышестоящих начальников.
Чуть сзади и сбоку ещё один монашек, но в отличие от сидящих — птица невысокого полёта. Весь скукожился, съёжился в позе угодливости, но на лице явственно светилась улыбка довольства.
Судя по всему, в данной аудитории главный герой держал экзамен по математике. Вернее, Дима определил её раздел как тригонометрию. Вся доска была исписана синусами с косинусами.
Несколько первых секунд клипа сцена была статичной. Все словно замерли в ожидании решения военного чина, уставившись на него. Последний же, о чём-то размышляя, жевал пухлыми губами, рассеянно пялясь на доску. Наконец, приняв решение, хлопнул по столу раскрытой ладонью и, повернувшись к стоящему в позе эмбриона монаху, спросил:
— Патер Патро. Что вы можете добавить о своём ученике?
— Господин инспектор, — залебезил преподаватель, — Наполеон — мой лучший ученик из всех, что когда-либо у меня обучались.
«Во как! Он уже не Набулеоне, а Наполеон. Вот где его, оказывается, перекрестили. Ну правильно. Наполеон — это уже звучит более-менее по-французски».
— Но, господин инспектор Кералио, — влез в диалог сидящий рядом монах, по повадкам больше походивший на военного, чем на священнослужителя, — ученик Наполеон Бонапарт успевает только по математике и находится в школе всего четыре года вместо шести.
— Мне плевать на это, патер Луи Бертон, — прервал его вояка, в очередной раз хлопнув по столу пухлой ладонью, — я знаю, что делаю. Если этим преступаю правило, то делаю это не из-за симпатии к его семье. Лично я вообще мальчика не знаю. Я делаю это только ради него самого. Я подметил в нём искру, которой нельзя дать угаснуть! Я буду настаивать на его поступлении в военное училище в Париже. В виде исключения, как особо одарённого.
— Да-да, господин инспектор Кералио, — защебетал учитель математики, — у мальчика талант. Он вырастит знаменитым учёным и прославит Францию.
— Не знаю, патер, каким он мог бы вырасти математиком, — грубо прервал его вояка, — но вот артиллерист из него выйдет знатный. Делать безошибочный расчёт, да ещё в уме, на такой скорости — да ему цены не будет на поле боя. Однозначно в Париж. И однозначно в артиллерию.
Очередная смена клипа. Тоже класс, но совсем другой. Светлый, просторный. За окнами плац, где маршируют строем и гарцуют на конях разряженные военные. В классе только двое. Почтенный экзаменатор, уничижительно смотрящий на экзаменуемого, и разодетый франт в шикарном камзоле, в котором Дима с большим трудом узнал Наполеона.
— Вы знаете, кадет Наполеон, что я редкий гость в военном училище, — неожиданно тихо и доверительно произнёс экзаменатор.
— Знаю, господин Лаплас, — уверенно и по-военному чётко ответил стоящий по стойке смирно молодой кадет.
— И меня обычно коллеги приглашают для того, чтобы сбить спесь с особо зазнавшихся учеников.
— Знаю, господин Лаплас, — как заведённый продолжал чеканить приговорённый к позорной переэкзаменовке много на себя берущий кадет военного училища.
— Не боитесь?
— Нет, господин Лаплас. Я люблю математику не меньше вашего.
Экзаменатор добродушно рассмеялся.
— Ну что же. Одно то, что вы использовали «люблю» вместо «знаю», делает вам честь. Тем не менее начнём, сударь.
Великий математик встал, расстегнул сюртук, подбоченился и скомандовал: «К доске»! Как
Следующий клип. Просторный кабинет. Судя по атрибутам, весьма высокого по положению чиновника. По площади — хоть бальные танцы устраивай. Все стены от пола до потолка уставлены стеллажами из книг, стопок рукописных листов, пачек бумажных рулонов, похожих на скрученные карты. На полу сложенный замысловатым образом паркет кофейных оттенков.
Большой стол, заваленный бумагами, книгами, чертежами. За столом в массивном кресле восседает удлинённый господин ориентировочно сорока годов от роду. Удлинённая вытянутая голова с узким лицом. Удлинённый высокий лоб. Длинный, но соразмерный с удлинённым лицом нос. Удлинённое худое тело с узкими плечиками. Складывалось впечатление, что этого кадра в графическом редакторе вытянули в длину за счёт уменьшения ширины.
На голове вьющиеся волосы средней для современного мужчины длины. Потуги на какую-либо причёску отсутствуют. Дыбом не стоят, но и про расчёску забыли. Умные серые глаза, которые можно было бы назвать красивыми, если бы не безобразные мешки под ними, портящие своим присутствием общий лощёный вид. Плотно сжатые губы, практически отсутствующие, вытянутые в линию, что придавало замершему лицу патрона подобие лёгкой ухмылки.
Сидел господин, словно лом проглотил. Спина прямая, как по струнке. Плечики развёрнуты, но колеса в груди не просматривалось. Колесить было нечему. Мышцы отсутствовали. По всему выходило, что чиновник — деятель умственного, а не физического труда.
Перед ним на столе на небольшом, очищенном от вороха всякой всячины пятачке лежали две аккуратно сложенных стопки бумаг. Его удлинённые кисти рук с длинными паучьими пальцами безмятежно возлежали на этих стопках, как на подставках.
Перед столом, вытянувшись, но без особого фанатизма, стоял герой клипа — молодой Наполеон Бонапарт. Дима оценил его возраст как своего сверстника. Худой, отчего казался таким же, как и хозяин кабинета, удлинённым. Узкое вытянутое лицо. Вот только чёрные пакли волос, в отличие от чиновника, свисали сосульками до самых плеч. Мешков под глазами не наблюдалось, но сами глаза выглядели усталыми, словно их хозяин не выспался.
Его элегантный мундир был практически чёрным. По крайней мере, Диме так показалось в слабом освещении кабинета. Но одеяние было настолько разукрашено золотом, что выглядело впечатляюще дорогим и даже местами вычурным.
Ажурным золотом были обшиты: высокий воротник стойкой, лацканы рукавов, все окаймления сюртука, эполеты и ремень с золотой пряжкой. Два ряда часто пришитых золотых пуговиц общим весом не менее килограмма добавляли золотистости в расцветке общего фона.
В руках молодой пижон держал расшитую золотом треуголку с золотыми короткими перьями, свисавшими, как бахрома, по длине всего гребня головного убора. Чёрные, без изысков, панталоны. Чёрные высокие сапоги с наполовину завёрнутым голенищем, также расшитым золотыми нитями. В общем, пацан выглядел очень дорого.
Дима в своём кресле с остатками уже холодного кофе оказался с торца стола, заняв положение арбитра меж двух сторон, и с любопытством разглядывал то одного, то другого представителя прошлого. Почти минуту парочка изображала фотографию. Наблюдатель во времени и пространстве и сам чуть не купился их статичностью, если бы не периодический шум, доносившийся из-за массивных закрытых дверей. Там кто-то кого-то настойчиво и достаточно громко уверял, что какой-то директор занят и в настоящий момент ну никак принять не может.