Учение Великих Махатм

Автор неизвестен

До 15 апреля мы будем недалеко от вас по ту сторону потока. Графиня приедет со мною и попытает свое счастье до половины мая. Я должна быть около вас на случай, если что-нибудь случится, чтобы спастись, так я думаю, что в этом широком Мире нет у меня другого настоящего друга, кроме вас самого и м-с Синнет. "Подобие" теософического м-ра Хайда (доктора Джекила) сделало все, что могло. Я могла бы остановить это в течение одного часа, если бы только могла обрушиться на них неожиданно. Клянусь в этом. Но как это сделать? Если бы только я могла незамеченной приехать и остановиться на два дня в Лондоне, я бы это сделала, пошла бы к ним в 8 часов утра. Но сперва я должна увидеться с вами и обдумать.

Если бы только я обладала тем здоровьем, которого у меня нет. Эти "не более двух лет жизни" лондонского доктора, приведенного м-ром Джебхардт, а также моего доктора в Адьяре уже подходят к концу. Если Учитель не вмешается еще раз, тогда – прощайте.

Вы ничего не сказали о маленьких трюках Гладстона. Разве вы в это не верите? Смешно. Мне говорили, что по этому поводу вы получили письмо еще во время скандала Либерта Билла. Ладно, я могу вам рассказать хорошенькие штучки об иезуитах и их проделках. Но, разумеется, это бесполезно. И все же, в самом деле, это действительно серьезно.

Ну, до свидания! Пишите же. Ваша всегда верна[я] Е. П. Б.

Письмо 159

6 января 1886 г., Вурцбург.

Мой дорогой Синнет!

Мне внушено сообщить вам следующее. Сперва разрешите рассказать вам, что милая графиня стремительно помчалась в Мюнхен, чтобы попытаться спасти Хьюбе от его слабости и Общество от распада. Весь вечер она была в трансе, то выходя из тела, то заходя в него. Она видела Учителя и чувствовала его присутствие весь вечер. Она – великая ясновидящая. Итак, после того как я прочла несколько страниц Доклада, я была так возмущена добровольной ложью Хьюма и нелепыми выводами Ходжсона, что почти готова была бросить все в отчаянии. Что могла я сделать или сказать против доказательств очевидности естественного мирского плана! Все было против меня, и мне оставалось только умереть. Я легла спать, и мне было весьма необычное видение. Перед этим я напрасно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но теперь, во время сна, я увидела их обоих; я опять была (сцена, совершившаяся много лет тому назад) в доме

Махатмы К. Х. Я сидела в углу на циновке, а он шагал по комнате в своем костюме для верховой езды; и Учитель разговаривал с кем-то за дверью. "Не могу вспомнить. " – произнесла я в ответ на один из его вопросов об умершей тетке. Он улыбнулся и сказал: "Забавным английским языком вы говорите". Затем мне стало стыдно, мое тщеславие было уязвлено, и я стала думать (обратите внимание – это было в моем сне или видении, которое было точным воспроизведением того, что произошло слово в слово 16 лет тому назад): "Теперь я нахожусь здесь и ни говорю ни на каком другом языке, кроме английского разговорного языка, и, наверное, разговаривая с ним (Махатмой), научусь говорить лучше". (Поясню – с Учителем я тоже говорила по-английски, хорошо или плохо – для Него это было одно и то же, так как он не говорит на нем, но понимает каждое слово, возникающее в моей голове; и я понимаю его, каким образом – этого я не смогла бы объяснить, хоть убей, но я понимаю. С Джуль Кулем я также разговариваю по-английски, он говорит на этом языке даже лучше, чем Махатма К. Х.). Затем, все еще в своем сне, три месяца спустя, как мне было дано понять в этом видении, я стояла перед Махатмой К. Х. у старого разрушенного здания, на которое он смотрел, и так как Учителя не было дома, я принесла к нему несколько фраз, которые я изучила на языке сензара в комнате его сестры, и просила его сказать мне, правильно ли я их перевела, и дала ему лоскут бумаги, где эти фразы были написаны на английском языке. Он взял и прочитал их, поправляя перевод, еще раз перечитал и сказал: "Теперь ваш английский язык становится лучше – постарайтесь выбрать из моей головы хотя бы ту малость знания английского языка, которой обладаю я". И он положил свою руку мне на лоб в области памяти и сжал на ней свои пальцы (и я даже почувствовала чуть-чуть ту же самую боль, как тогда, и холодный трепет, который я уже раньше испытывала), и начиная с этого дня, он поступал так со мною ежедневно в течение двух месяцев приблизительно. Опять сцена меняется, и я ухожу с Учителем, который отсылает меня обратно в Европу. Я прощаюсь с его сестрой и ее ребенком и всеми учениками. Я слушаю, что мне говорят Учителя. Затем раздаются прощальные слова Махатмы К. Х., как всегда, смеющегося надо мною. Он говорит: "Итак, вы немногому научились из Сокровенной Науки и практического оккультизма – кто же может ожидать этого от женщины, но, во всяком случае, вы немножко научились английскому языку. Вы теперь говорите на этом языке только немножко хуже, чем я", – и он засмеялся. Опять сцена меняется, я нахожусь на 47-й улице Нью-Йорка, пишу "Изиду", и Его голос диктует мне. В том сне или ретроспективном видении я еще раз переписала всю "Изиду" и могла бы теперь указать все страницы и фразы, продиктованные Махатмой К. Х., и страницы и фразы, продиктованные Учителем и записанные на моем настолько плохом английском языке, что Олькотт в отчаянии вырывал горстями волосы со своей головы, не будучи в состоянии добраться до настоящего смысла написанного. И опять я видела себя самое ночью в кровати – я писала "Изиду" в своих снах в Нью-Йорке – в самом деле писала ее во сне и чувствовала фразы, которые Махатма К. Х. запечатлевает на моей памяти. Затем, когда я приходила в себя после моего видения (теперь в Вурцбурге), я услышала голос Махатмы К. Х.: "А теперь сделай выводы, бедная слепая женщина. Плохой английский язык и построение фраз вы уже знаете, хотя даже этому вы научились от меня… Снимите пятно, наброшенное на вас этим введенным в заблуждение самодовольным человеком (Ходжсоном); объясните истину тем немногим друзьям, которые вам поверят, ибо публика не поверит до того дня, пока не выйдет из печати "Тайная Доктрина". Я проснулась, и это было, как вспышка молнии; но я все еще не понимала, к чему это относилось. Но через час пришло письмо Хьюбе Шлейдена графине, как получилось, что Ходжсон обнаружил и показал такое сходство между моим испорченным английским языком и некоторыми выражениями Махатмы К. Х. конструкцией фраз и своеобразными галлицизмами, то я останусь навсегда обвиненной в обмане, подлоге и т. п. (!). Конечно, своему английскому языку я научилась от него! Это даже Олькотт поймет. Вы знаете, и я это рассказывала многим друзьям и врагам, что моя воспитательница, так называемая гувернантка, обучила меня ужасающему йоркширскому диалекту. С того времени, как мой отец привез меня в Англию, думая, что я прекрасно говорю по-английски (мне тогда было 14 лет), и люди спрашивали его, где я получила образование – в Йоркшире или в Ирландии, и хохотали над моим акцентом и образом речи, – я совсем забросила английский язык и пыталась избегать говорить на нем как только можно. С 14 лет и до тех пор, пока мне не исполнилось больше 40 лет, я никогда не говорила по-английски, не говоря уже о том, чтобы писать, и совсем его забыла. Я могла читать, но очень мало читала по-английски – не умела говорить на этом языке. Я помню, как трудно мне было понимать хорошо написанную английскую книгу еще в 1867 году в Венеции. Все что я знала, когда в 1873 году приехала в Америку, было умение немножко говорить, и об этом могут свидетельствовать и Олькотт, и Джадж, и все, кто меня тогда знали. Я бы хотела, чтобы люди увидели статью, которую я однажды пыталась написать для "Знамени Света", и где я вместо "сангвинистический" написала "кровавый" и т. д. Я научилась писать на нем пока писала "Изиду" (т. е. посредством писания "Изиды"); это именно так, и профессор Уайдлер, который каждую неделю приходил, чтобы помогать Олькотту в распределении глав и писать индекс, может это засвидетельствовать. И когда я закончила "Изиду" (нынешняя "Изида" – это только третья часть того, что я написала и уничтожила), – я могла писать по-английски так же, как я пишу теперь – не хуже и не лучше. Моя память и способности кажутся исчезнувшими с тех пор.

Что же тогда удивительного в том, что мой английский язык и язык Махатмы оказались сходными! Язык Олькотта и мой также проявляют сходство в американизмах, которые я набрала от него за эти десять лет. Я, мысленно переводя все с французского, не писала бы слово "скептик" через К, хотя Махатма написал, и когда я написала его через С, Олькотт и Уайдлер, а также корректор поправили его. Махатма К. Х. сохранил эту привычку и придерживается ее, а я никогда с тех пор, как уехала в Индию. Я бы никогда не поставила "carbolic" вместо "carbonic", и я была первой, кто заметила эту ошибку в письме Хьюма, в Симле, где она встретилась. Подло и глупо было с его стороны опубликование его, ибо, если он говорит, что это относилось к одной фразе, найденной в каком-то журнале, то это слово, правильно написанное, было перед моими глазами или перед глазами какого-либо ученика, который осаждал письмо, и поэтому, очевидно, эта ошибка является bapsus calami, если там вообще было какое-нибудь calam при осаждении. "Разница в почерках" – ой, какое большое диво! Разве Учитель К. Х. сам писал все свои письма? Сколько учеников осаждали и писали их – одно только небо знает. Итак, если существует такое заметное различие между письмами, написанными механически одним и тем же человеком (как, например, у меня, – у меня никогда не было стойкого установившегося почерка), то насколько это различие может быть больше при осаждении, которое есть фотографическое воспроизводство из чьей-то головы, и я готова побиться об заклад на что угодно, что ни один ученик (если Учителя могут) не в состоянии дважды осаждать свой почерк в точности одинаково так же, как ни один художник не может переписать картину, сохраняя полное сходство (посмотрите портреты Учителя, написанные Шмихеном). Все это может быть легко понято теософами (не всеми) и теми, кто глубоко задумывались и кое-что знают из (нашей) философии. Кто поверит всему тому, что я говорю в этом письме, кроме тех немногих? Никто. И все же от меня требуют объяснений, и когда они будут даны (если вы хотите писать объяснения, основываясь на фактах, – я дам вам факты), никто им не поверит. Все же вы должны доказать им, по крайней мере, одно: оккультные свершения, писание писем и т. п. не могут быть судимы на основе обычных каждодневных стандартов обычными экспертами и т. п. мерами. Имеется не три решения, а только два: или я выдумала Учителей, их философию, написанные ими письма и т. д., или же не выдумала. Если и выдумала, и Учителя не существуют, тогда их рукописи тоже не могли бы существовать; или же Я эти письма-рукописи тоже выдумала, и если так, то как могут называть меня "подделывательницей"? Тогда это мои рукописи, и я имею право использовать их, если я так умна. Что касается изобретения философии и учения, – это покажет Т. Д. Здесь я нахожусь одна с графиней в качестве свидетельницы. У меня здесь нет никаких книг и никого, кто бы помог мне. И я скажу вам, что "Тайная Доктрина" будет в двадцать раз ученее, философичнее и лучше, чем "Изида", которая будет ею убита. Имеются сотни тем, на которые мне разрешено говорить и также объяснить их. Я покажу, что может сделать русский шпион, мнимый подделыватель и плагиатор и т. д. Будет доказано, что вся Доктрина – камень основания всех религий, включая эту; это будет доказано на основании опубликованных индусских экзотерических книг, символы которых будут объяснены эзотерически. Будет показана чрезвычайная ясность "Эзотерического Буддизма" и правильность ее доктрин будет доказана математически, геометрически, логически и научно. Ходжсон очень искусен, но он недостаточно искусен для истины, и она восторжествует, после чего я могу спокойно умереть. Это Бабула писал письма моего Учителя – действительно?! Пять лет спустя Хьюм обнаружил, что конверт из муниципалитета, принесенный Бабулой, был "вскрыт" мною. Какой хорошей памятью, должно быть, обладает принесший его, чтобы помнить, что это был точно тот же самый конверт! А письмо Гарстина, отнесенное к нему Мохини через полчаса после того, как это письмо было положено в хранилище и исчезло оттуда. Его письмо, запечатанное и заклеенное со всеми предосторожностями, не имевшее на себе никаких признаков, какие теперь приписываются ему, якобы имевшиеся в вечер доставки, теперь, спустя два года, после того как оно прошло через 1000 рук, будучи вскрыто Гарстином и самими экспертами, пытающимися увидеть, как оно могло быть вскрыто – все это теперь против меня!

И ложь Хьюма. Он узнал, что такую тибетскую и непальскую бумагу можно достать около Дарджилинга. Он сказал, что до того, как я поехала в Дарджилинг, Учителя никогда не писали на такой бумаге. Сейчас я прилагаю к этому письму лоскут такой бумаги, чтобы вы тщательно рассмотрели, и при вашей памяти вы непременно узнаете эту бумагу. Это подлинная частица из первого урока, который вам и Хьюму дал Учитель в его музее в Симле. Вы смотрели на него много раз. Пожалуйста, после опознания пошлите его обратно мне. Это письмо частное, доверительно, и я требую от вас во имя вашей чести – не выпускайте из рук и никому не давайте. Никакой знаток и востоковед не поймет написанного на нем и найдет только буквы, которые имеют значение только для меня одной и ни для кого-либо другого. Но я хочу, чтобы вы видели и запомнили, что я поехала в Дарджилинг год спустя после того, как Хьюм поссорился с К. Х., и эта бумага была у меня в Симле, когда начались первые уроки. И по всему Докладу все та же ложь, ложные свидетельства и т. п.

Ваша – уже не сломленная Е. П. Блаватская

Письмо 160

17 марта 1886 г.

Мой

дорогой м-р Синнет!

Делайте, что хотите, что в ваших руках. Только я никак не пойму, какой может произойти вред, если сказать этим юристам, что все это ложь, никакая я не мадам Мейерович или другая какая-либо мадам, кроме меня самой. Это предостерегало бы их, и они перестали бы адресовать мне письма на это имя, так как они, наверняка, не такие уж дураки, чтобы не знать, что это открытая клевета и что она противозаконна. Это потому, что Бибичи обманом убедили их, что я двоемужница, даже троемужница, вот почему они так поступили. Таким образом, может быть, очень скоро я начну получать письма адресованные мне под именем м-с Ледбитер или м-с Дамодар, а то, возможно, еще обвинят меня, что я имею ребенка от Мохини или Баваджи. Кто может сказать, если ничто не будет опровергнуто.

Но это все пустяки. Есть нечто невыносимо противное для меня в идее какого-нибудь скрывания своего имени. Не выношу инкогнито и смену имен. Почему я должна причинить вам еще больше хлопот, чем уже причинила? Почему вы должны терять время и деньги, чтобы приехать и встретить меня? Не делайте этого. Вещи я вышлю вперед заранее и спокойно выеду с Луизой вторым классом, проведя ночь в Бонне или в Ахене, или где-нибудь на дороге в Остенд; комнаты будут дорогие не раньше июня. Кроме того, я могу заехать куда-нибудь поблизости. Я не знаю, когда я отсюда уеду. Может быть, 15-го. Я заплатила по это число.

Почему бы м-с Синнет не приехать вместе с Дэни? Что тут плохого и почему бы ей не остановиться у меня, если найду хорошие комнаты? Я никак не смогу почувствовать себя счастливой, если ее не будет у меня – какая польза от ее пребывания в других комнатах? Только неудобства для нее и недовольство духа для меня.

Я написала своей тете и сестре, дала им адрес Редуэя. Все письма будут адресоваться вам для передачи только для мадам Б. под вашим именем. Однако в действительности мне безразлично, будут ли письма или нет. В русских газетах появилась длинная прославляющая меня статья, в которой я названа "Мученицей Англии". Это утешительно и заставляет меня чувствовать себя, как будто бы я в самом деле была "великим русским шпионом"! Послушайте, знаете ли вы, но вы этому никогда не поверите. Ну и не верьте, но когда-нибудь вы будете вынуждены поверить, что Гладстон является тайно обращенным в католическую веру. Это несомненно так. Думайте об этом, что хотите, но вы не в силах изменить факты. Ах бедная Англия! Глупы и слепы те, кто стремятся к разрушению Т. О.!

Ну, в этом отношении я должна сказать несколько слов. Вы говорите: "Мы почти безнадежны… парализованы и беспомощны. Французские и германские филиалы Т. О. практически мертвы. Графиня жива. Пока что два или три члена около вас дышат. В Индии Общество процветает и никогда не умрет. В Америке оно превращается в великое движение. Доктору Баку, профессору Кауесу, Артуру Джебхарду и некоторым другим помогают, потому что они делают свое дело и выказывают свое крайнее пренебрежение к тому, что говорят, печатают или воют на улицах. О, постарайтесь быть интуитивным, умоляю вас, не закрывайте своих глаз из-за того, что вы не можете видеть объективно, не парализуйте субъективной помощи, которая налицо – живая, очевидная. Разве все вокруг вас не свидетельствует о нерушимости Общества, если мы видим, как свирепые волны, поднятые миром Дуг-па, за последние два года вздымались и распространялись, свирепо ударяясь, и разбили что? Только гнилые щепки "Ноева Ковчега". Разве они унесли кого-либо, достойного нашего движения? Ни одного. Вы подозреваете, что "Учителя" хотят покончить с этим движением? Они видят, что вы не понимаете, что они делают, и жалеют об этом. Они ли виновны в том, что произошло, или мы сами? Если бы основатель этого Общества или Основатели и Президенты его филиалов всегда имели бы в виду, что для успеха Общества следует гнаться не за количеством, а за качеством, то половина этих бедствий была бы избегнута. Два пути были перед Л. Л., как и перед каждым филиалом Общества, когда вы подобрали искалеченные осколки и перестроили их в растущую успешную корпорацию; один путь был тот, который вел к образованию тайного, сокровенного общества из учащихся практических оккультистов; другой вел к образованию открытого светского общества. Вы всегда предпочитали последний. Вам всем был дан шанс на организацию внутренней группы. Вы не захотели утвердить свой авторитет и предоставили это номинальному Президенту, который качался на своих ногах от малейшего ветерка, подувшего изнутри или извне, разрушил все и дезертировал. Каждая такая попытка была отвергнута или же, если она реализовалась, то в ней оказывался такой сильный элемент притворства, что все кончалось неудачей. Обнаружилось, что этому невозможно помочь, и все было предоставлено своей судьбе. Есть азиатская пословица: "Ты можешь разрубить змея мудрости на сотню кусков, но до тех пор, пока его сердце, которое находится в его голове, остается нетронутым, змей соединит свои куски и снова будет жить". Но если сердце и голова кажутся находящимися везде, а не находятся нигде, что тогда можно сделать? Л. Л., занявшая свою ступень и место среди общественных институтов, должна была быть судима по своей внешности. Недостаточно восхвалять свою корпорацию и ее филиалы, как школы нравственности, мудрости и доброжелательства, так как внешний мир всегда будет судить их по их плодам, а не по тому, на что они претендуют – не по тому, что они говорят, а по тому, что они делают. Этот филиал всегда нуждался в квалифицированных работниках; и, как во всех организациях, работа легла на плечи весьма немногих. Из этих немногих только один человек имел в виду определенную цель и преследовал ее неуклонно и упорно – это были вы сами. Все же натуральная сдержанность и сильный элемент светского общества внутри оккультной корпорации, чувство английской индивидуальности и самости в каждом члене предотвратили, с одной стороны, утверждение ваших прав, что вам следовало сделать, и заставили остальных отделиться от вас, отойти далеко, причем каждый решил действовать, как он или она считали для себя лучшим, чтобы обеспечить себе спасение и удовлетворить свои устремления и "заработать себе Карму на более высоком плане", как сказано в этой глупой фразе, получившей распространение среди них. Вы были правы, говоря, что удары, нанесенные движению, все исходили из последствий "депутаций из Индии"; вы были неправы, думая, что (1) эти последствия были бы настолько же бедственны, если бы элемент индусов не был бы так сильно поддержан и подталкиваем в сторону раздора женским элементом Л. Л., и (2) что "высшие силы желают приостановить рост Общества". Мохини был послан и сначала завоевал сердца и влил новую жизнь в Л. Л. Его испортили мужским и женским низкопоклонничеством, непрестанною лестью; также его испортила его собственная слабость и то обстоятельство что ваша сдержанность и гордость оставила вас пассивным, когда вам следовало быть активным. Первый разрывной снаряд мира Дуг-па прилетел из Америки. Вы приветствовали и согревали его на вашей собственной груди, и не раз вы приводили пишущую эти строки к отчаянию; ваша идущая напролом искренняя серьезность, ваша преданность истине и "Учителям" стали бессильными на время из-за распознавания настоящей правды, из-за почувствования того, что было оставлено невысказанным потому, что это не могло быть высказано, и, таким образом, было оставлено широкое поле для подозрения. И последние не были необоснованными. В одно время элемент Дуг-па полностью восторжествовал – почему? Потому что вы верили в одну особу, которая была послана противодействующими силами на разрушение Общества и которой было разрешено действовать так, как она и другие действовали, – разрешено "высшими силами", как вы их называете, чьею обязанностью было не вмешиваться в великое испытание до последнего момента. До сегодняшнего дня вы не в состоянии сказать, что было истиной, что было ложью, потому что нет ни одной отдельной от Общества крошечки, посвященной единому чистому элементу в нем, любви и преданности истине, или абстрактной, или конкретизированной в "Учителях" – крошечки, в которую не входил бы элемент индивидуальности или самости; – здесь речь идет о настоящей внутренней группе. Восточная группа оказалась фарсом. Мисс… больше интересуется учениками, чем Учителями. Она слепа по отношению к тому факту, что те, кто были (и все еще думают, что они продолжают быть) наиболее преданными делу, Учителям, теософии, как бы они не назывались, являются тому, кто подвергается наибольшим испытаниям; что она сама теперь проходит испытание, и что не выходит из него победительницей. "Из-за отсутствия каких-либо средств непосредственного общения с ними я могу судить только по знакам", – вы говорите. Знаки очевидны. Это – высшее испытание, совершающееся вокруг нас. Все [Тот], кто останется пассивным, ничего не потеряет, но и ничего не выиграет, когда оно кончится. Он даже может заставить свою Карму дать ему мягко соскользнуть обратно на тот путь, по которому он раз уже поднимался. Чего вам чрезвычайно не хватает, так это благословенной самоуверенности Олькотта или, простите, его вульгарной, но всемогущей наглости. Чтобы обладать ею, нет надобности бросать такт и культуру. Это – многоликий Протей, который может любую из своих щек (здесь игра слов: и наглость и щека по английски – cheek) повернуть к врагу и заставлять его реагировать. Если бы Л. Л. состояла только из шести членов с Президентом седьмым, то этот отважный "vicille garde" встретил бы врага хладнокровно, не позволяя ему узнавать, какова ваша численность, и впечатлял бы врага внешними признаками многочисленности, количеством выпускаемых брошюр, съездов и другими явными вещественными доказательствами того, что Общество не было поколеблено, что оно не почувствовало наносимых ударов, что оно щелкает пальцами перед лицом врага, – и вскоре одержал бы победу. Вы измотали бы врага еще до того, пока он не довел общества до потери последнего члена. Все это может быть легко достигнуто, и никакие "сокрушающие бедствия" не могли бы причинить вреда Обществу, если бы его члены обладали достаточной интуицией, чтобы понимать, чего "Высшие Силы" в самом деле желают, что они могут и чего они не могут предотвратить. Духовное распознавание – вот что более всего нужно. "Это не столько вопрос о спасении того, что останется от Общества, сколько вопрос о возобновлении (теософического) движения когда-нибудь в будущем. " Это – губительная, роковая политика. Следуя ей, к этому будущему, порвете все невидимые, но мощные жизнедательные нити, которые связывают Л. Л. с ашрамами по ту сторону великих гор. Ничто не может погубить Л. Л., кроме одной вещи – пассивности. Знайте это – вы, кто признаетесь, что у вас пока что нет настроения читать лекции или произносить речи. "Действуйте подпольно" – это лучшее, что вы можете делать, но не молчать, если вы не хотите собственными руками разрушить Общество и то, к чему вы стремитесь. Не все ораторы в Л. Л., и это очень удачно, иначе Л. Л. превратилась бы в Вавилон. Не все мудры, но те, кто мудры, должны поделиться с остальными. Комбинируйте, как лучше. Соразмерьте вашу деятельность с вашими возможностями и не отворачивайтесь от последних, хотя бы от тех, которые созданы для вас. "Разбрасывайте горящие головни по сторонам, и они начнут тлеть, вспыхнут пламенем и пошлют к небу красный отсвет".

Так же засияет Л. Л., если не будет допущена деморализация, если ее огням не будет позволено догорать отдельными изолированными поленьями, но если они будут собраны воедино и сфокусированы рукою председателя, и если эта рука не выронит доверенное ей знамя. Человеческая грязь никогда не прилипнет, а также не загрязнит пламени, в которое она брошена. Она крепко прилипает только к мрамору, к холодному сердцу, утерявшему Божественное Пламя. Да, действительно, "Учителя" и "Власть предержащие" непрестанно зовут и руководят многими и многими печальными, одинокими и усталыми людьми, направляя их в эту сказочную страну оккультной, психической теософии, чтобы собрать их вокруг своих алтарей. Двое уже телесно находятся там, это те, кто победили и нашли якобы "Невидимых" – каждый своим собственным путем. Ибо учения этого "Ордена" подобны драгоценным камням, как ни поверни их, и свет, и истина, и красота вспыхнут от них и поведут усталого путника на поиски их, если только он не остановится на своем пути, чтобы погнаться за блуждающими огоньками иллюзорного Мира или не останется глухим к голосам толп.