Ученик убийцы
Шрифт:
— Знаешь, что это такое, мальчик? — спросил он тихим добрым голосом. Я молча покачал головой.
— Собачий хлыст.
Я без всякого выражения смотрел на него. Ни в моем опыте, ни в опыте Ноузи не было ничего, что-могло бы дать мне понять, как на это реагировать. Баррич добродушно улыбался, и голос его по-прежнему был дружелюбным, но я чувствовал за этим какое-то ожидание.
— Это инструмент, Фитц. Учебное приспособление. Когда у тебя есть щенок, который не слушается, — когда ты говоришь щенку: «Иди сюда», а щенок отказывается подойти, — что ж, несколько хороших ударов этой штуки, и щенок учится подчиняться с первого
И Баррич медленно опустился на скамейку у очага, прикрыв глаза рукой.
— О Эда, — выдохнул он не то проклятие, не то молитву, — я догадывался. Я подозревал, когда видел, как вы бегали вместе, но, будь прокляты глаза Эля, я не хотел оказаться правым. Не хотел. Я никогда в жизни не бил щенка этой проклятой штукой. У Ноузи не было никакой причины бояться ее. Если только ты не делишься с ним своими мыслями.
Какая бы опасность нам ни грозила, я почувствовал, что она прошла. Я сел на пол рядом с Ноузи, и щенок тут же забрался ко мне на колени и начал возбужденно тыкаться носом мне в лицо. Я успокоил его, решив, что мы подождем и посмотрим, что будет дальше. Мальчик и щенок, мы сидели, глядя на неподвижного Баррича. Когда он наконец поднял голову, я был потрясен, поскольку он выглядел так, словно только что плакал. Как моя мать, подумал я тогда, но сейчас, как ни странно, я не могу вызвать этот образ.
— Фитц. Мальчик. Пойди сюда, — проговорил он мягко, и на этот раз в его голосе было что-то, чему нельзя было не подчиниться. Я поднялся и подошел. Ноузи топтался рядом со мной.
— Нет, — сказал он щенку и указал ему на место у своих сапог, а меня поднял на скамейку.
— Фитц, — начал он и замолчал. Потом глубоко вздохнул и продолжил: — Фитц, это неправильно. Это плохо, очень плохо, то, что ты делал с этим щенком. Это противоестественно. Это хуже, чем красть или лгать. Это делает человека уже не человеком. Ты понимаешь меня?
Я тупо смотрел на него. Он вздохнул и попытался еще раз:
— Мальчик, ты королевской крови. Незаконнорожденный или нет, но ты родной сын Чивэла, продолжатель древней линии. А то, что ты делаешь, — неправильно. Это недостойно тебя. Ты понимаешь?
Я молча покачал головой.
— Вот видишь. Ты теперь молчишь. Отвечай мне. Кто научил тебя этому?
— Чему?
Мой голос был хриплым и скрипучим. Глаза Баррича стали круглыми. Я видел, как он с трудом овладел собой.
— Ты знаешь, о чем я говорю. Кто научил тебя лезть в мысли к этому псу, видеть вещи вместе с ним и давать ему видеть с тобой, рассказывать друг другу обо всем?
Я обдумывал это некоторое время. Да, так оно все и было.
— Никто, — ответил я наконец. — Просто это случилось. Мы очень много были вместе, — добавил я, думая, что это может служить объяснением.
Баррич мрачно смотрел на меня.
— Ты говоришь не как ребенок, — заметил он внезапно, — но я слышал, что так оно и бывает с теми, у кого есть древний Уит. С самого начала они не похожи на настоящих детей. Они всегда знают слишком много, а когда становятся старше, то знают еще больше. Вот почему в прежние дни никогда не считалось преступлением преследовать их и сжигать. Понимаешь, о чем я, Фитц?
Я
— Но я пытаюсь. Что такое древний Уит?
На лице Баррича появилось недоверие, потом подозрительность.
— Мальчик, — угрожающе начал он, но я только смотрел на него. Через мгновение он уступил моему невежеству.
— Древний Уит, — начал он медленно, лицо его потемнело, и он смотрел на свои руки, как бы вспоминая старый грех, — это власть звериной крови, которая, так же как Скилл, передается по королевской линии. Она начинается как благословение и дает тебе языки животных. Но потом она овладевает тобой и тащит тебя вниз, превращая в животное. В конце концов в тебе не остается ничего человеческого, и ты бегаешь, высунув язык, и пробуешь вкус крови, как будто никогда не знал ничего, кроме стаи. И тогда ни один человек, посмотрев на тебя, не подумает, что ты когда-то был человеком. — Его голос становился все тише и тише по мере того, как он говорил, он не смотрел на меня, но отвернулся к огню и глядел в угасающее пламя. — Некоторые говорят, что тогда человек принимает вид животного, он убивает не от голода, а так, как убивают люди. Для того чтобы убивать.
— Ты этого хочешь, Фитц? — продолжал он. — Взять королевскую кровь, которая течет в тебе, и смешать ее с кровью дикой охоты? Стать обычным зверем среди других таких же зверей, только ради крупиц знаний, которые этсггебе принесет? А ты понимаешь, что запах крови овладеет тобой и вид добычи закроет тебе путь назад в твои мысли? — Голос его стал еще тише, и я слышал горечь, которую он чувствовал, задавая мне эти вопросы. — И ты проснешься в поту и в лихорадке, потому что где-то загуляла сука и твой товарищ учуял это, — это ты хочешь принести в постель своей леди?
Я сидел рядом с ним, очень маленький.
— Не знаю, — еле слышно промолвил я.
Он повернулся ко мне, оскорбленный, и зарычал:
— Ты не знаешь? Я рассказал тебе, к чему это приведет, а ты говоришь, что не знаешь?
У меня пересохло во рту, Ноузи сжался у моих ног.
— Но я не знаю, — я пытался протестовать. — Откуда я могу знать, что будет, пока не сделал этого?
— Если ты не знаешь, то я знаю! — взревел он, и теперь я в полной мере ощутил, какую ярость подавлял он все это время и как много он выпил в эту ночь.
— Щенок уйдет, а ты останешься. Ты останешься здесь на моем попечении, где я могу не спускать с тебя глаз. Раз Чивэл не хочет, чтобы я ехал к нему, это самое меньшее, что я могу для него сделать. Я позабочусь о том, чтобы его сын вырос человеком, а не волком. Я сделаю так, даже если это убьет нас обоих. — Он нагнулся, чтобы схватить Ноузи за шиворот. По крайней мере, таково было его намерение. Но щенок и я отскочили от него. Вместе мы ринулись к дверям, но засов был задвинут, и, прежде чем я смог открыть его, Баррич догнал нас. Ноузи он отбросил сапогом, а меня схватил за плечо и отодвинул от двери.
— Иди сюда, щенок, — скомандовал он, но Ноузи бросился ко мне. Баррич стоял у дверей, красный и задыхающийся, и я поймал какой-то тайный ток его мыслей — ярость, которая искушала его раздавить нас обоих и покончить с этим. Он снова обрел самообладание, но этого быстрого проникновения в его намерения оказалось достаточно, чтобы я был повергнут в панику. И когда он внезапно бросился на нас, я оттолкнул его со всей силой моего страха.
Он упал внезапно, как птица, сбитая в полете, и некоторое время сидел на полу. Я встал и прижал к себе Ноузи.