Учитель для канарейки
Шрифт:
— После спектакля я пошел за кулисы. По пути в гримерную я встретил гардеробщицу с ее костюмом и услышал, как она бормотала: «Она сегодня не в себе». Я подождал, пока она ушла, и собирался уже постучать в дверь, когда услышал голоса!
— Ее голос?
— Да, но еще и голос мужчины! «Кристин, вы должны любить меня», — сказал он. А она ответила, кажется, захлебываясь слезами: «Почему вы так говорите, ведь я пою только для вас!» — при этом воспоминании юный виконт схватился за сердце. — Я думал, умру на месте, но на этом все еще не кончилось. «Вы очень устали?» — спросил голос. «О, этим вечером я отдала вам свою душу, и я мертва!» — ответила она. «Твоя
— Как бы вы описали этот голос? Мужской голос?
— О, мсье, это был самый красивый голос, какой я только слышал, не считая ее голоса, он был полон сладости и томления! «Ангелы плакали сегодня на Небесах!»
По лицу виконта текли горячие слезы, пока он вспоминал эти ужасные слова, глядя в пустой бокал.
— И что вы сделали? — мягко подтолкнул его я.
— Стал ждать, когда он выйдет, вот что! — с вызовом ответил он, глядя на меня мутным взглядом и словно бы только и поджидая, что я вздумаю придираться. — Я собирался встретить моего соперника и вздуть его… или вызвать на дуэль, — добавил он несколько неуверенно. — Но он вообще не вышел, вот что странно, мсье! В конце концов, дверь отворилась, и вышла Кристин в своей накидке, и она была одна. Я спрятался, так что она меня не видела и быстро упорхнула по коридору. Едва она ушла, я бросился в гримерную. Она погасила газ, так что я находился в полной темноте. «Я знаю, что вы здесь! — крикнул я, бросаясь на дверь и прижимаясь к ней всем весом. — И я не позволю вам покинуть эту комнату, пока вы не откроете, кто вы!» Но я не слышал ничего, кроме биения собственного сердца и собственного дыхания. Я нащупал ключ, запер дверь и зажег газ. Комната была совершенно пуста, мсье, это так же верно, как то, что я сижу перед вами. Я искал его, как сумасшедший, я раскрыл шкаф, сдирая с вешалок платья, смотрел под диваном — все без толку. Он просто растворился в воздухе. И стоя там, дрожа, я слышал только тихую музыку.
— Музыку? Но ведь спектакль уже закончился.
— Да не из Оперы, — он сделал рукой нетерпеливый жест.
— Откуда же?
— Из… — он раздраженно пожал плечами. — Откуда я знаю? Из самого воздуха!
— Что за музыка? Пение?
— Да, пение, это был мужской голос и еще… — он взглянул на меня, как будто ожидая подтверждения, — орган, что ли?
— Вблизи? Далеко?
— Очень далеко, и это было очень красиво, как будто нашли выражение мои глубочайшие переживания, само биение моего сердца!
Исповедь довела его до изнеможения, но это был еще не конец. Он посмотрел мне в глаза и покачал головой.
— А потом случилось самое страшное. Я совершенно обезумел, я пошел домой к Кристин и барабанил в дверь дома, где она живет с доброй старушкой. Когда она открыла, я прямо обвинил ее в измене, объявил, что я все слышал и потребовал, чтобы она назвала имя моего соперника. Услышав это, она смертельно побледнела, едва не потеряла сознание у меня на руках, однако потом она пришла в ярость. Я и не думал, что она способна так злиться, — добавил он, качая головой. — Это она-то, такая добрая, такая чистая, — Виконт помолчал, словно собираясь с силами, чтобы закончить рассказ. — Сцена была ужасная. Она меня обвинила в том, что я подслушивал и полез в дело, которое меня не касается, — рассказывая это, он прикрыл рукой рот, почти детским жестом. — Когда я вернулся домой на следующее утро, меня ждала записка — от нее, — с горечью добавил он. — «Если вы меня любите, — гласила она, — не пытайтесь увидеть меня снова». Бог ты мой!
Из его глаз снова хлынули слезы,
— Тридцать шесть, авеню Клебер.
Во время недолгой поездки я погрузился в раздумья, пока юноша крепко спал, положив голову мне на плечо. Дело было явно непростое, Уотсон. Видимо, у канарейки имелся учитель, невидимый поющий органист! И как же быть дальше? Никогда еще у меня не было столько препятствий в работе. Опять же, все мои инстинкты требовали, чтобы я в тот же вечер шел в морг и исследовал тело Бюке, но как бы я им представился? У меня в распоряжении не было принадлежностей для переодевания, ни париков, ни фальшивых носов, ни поддельных документов, да, строго говоря, и порученного мне дела тоже не существовало. Кто, спрашивается, был моим клиентом? Женщина, которую я никогда не видел? Кто заплатил бы мне гонорар? Да и было ли, для начала, само преступление?
Впрочем, в этом, по крайней мере, я был вполне уверен. Иначе куда делся остаток веревки? Как я жалел, что со мной нет вас, друг мой. Вы не светите, Уотсон, как я уже отмечал, однако вы являетесь проводником света. Некому мне было представить свои теории, и мне остро не хватало вас и вашей поддержки. У вас, друг мой, есть бесценная способность задавать правильные вопросы, говорить то, что нужно, и в нужный момент. Но мне оставалось обсуждать свои измышления только с самим собой.
С этой пропавшей веревкой ясно было одно: кто-то обрезал ее и унес. Оставался один вопрос: зачем? Какая разница была бедняге Бюке, висит он на веревке, или нет?
Мой усталый мозг мог предложить лишь один ответ: требовалось сообщить миру, что его смерть не была самоубийством. А значит, это было убийство.
А зачем было убивать главного рабочего сцены? Я так и слышу, как вы говорите: элементарно, мой дорогой друг, потому что он любил Кристин Дааэ.
Кабриолет остановился перед внушительной резиденцией, и, не без помощи возницы, мне удалось прислонить юного виконта к одной из коринфских колонн портика, пока я звонил в звонок. Спустя несколько мгновений в вестибюле загорелся свет, двери распахнулись, и передо мной предстала копия виконта, только выше, крепче, старше и с усами.
Граф де Шаньи окинул своего брата, а затем и меня ледяным взглядом.
— Уже поздно, — заметил он.
— Ваш брат многовато выпил, — ответил я. И добавил, чтобы смягчить собственные слова: — Он перенес тяжелое потрясение.
Граф молчал еще мгновенье, но потом внезапно перешел к действиям.
— Анри! — позвал он. Явился пожилой слуга и втащил виконта в дом, пока сам граф стоял в дверях, загораживая мне дорогу.
— Благодарю вас.
— Виконт влюблен в мадемуазель Дааэ, — сообщил я.
— Это пройдет, — заверил меня граф и захлопнул дверь у меня перед носом.
6. Моя маскировка
Господа Дебьенн и Полиньи упаковывали вещи. В их кабинете, когда я заглянул в него на следующее утро, царил настоящий хаос, а покидающие должность директора мрачно складывали папки, отбирали сувениры, споря, кому какой достанется, и отдавали распоряжения небольшой армии рабочих, сновавших туда-сюда, таская предметы всевозможного назначения. В суматохе мое вторжение не вызвало у них удивления.