Учитель для канарейки
Шрифт:
— Вы имеете в виду виконта де Шаньи?
Она приподняла брови.
— А у вас острый слух.
— Да что вы, мадам! За кулисами приходится слышать почти все, независимо от того, слушаешь ты, или нет.
— Определенно, молодой человек влюблен в нее, но он — не единственный.
— Кто же еще?
— Жозеф Бюке.
Во второй раз я открыл глаза. И теперь она мне не улыбалась.
— Рабочий сцены? Да, теперь, когда вы сказали, я что-то такое припоминаю. Высоко же он метил, если думал заигрывать с мадемуазель Дааэ.
— Вот так же подумал и молодой виконт, когда застал
— Вероятно, был скандал?
Она слегка пожала элегантными плечами.
— Я все это хорошо слышала из собственной гримерной, которая расположена рядом. Виконт выкинул Бюке из комнаты Кристин и тотчас же удалился из Оперы вместе со своим братом, графом, оставив мою бедную подругу в истерике. Все эти подробности я узнала, когда пришла утешить ее.
— А потом Бюке покончил с собой?
— Очевидно, да.
— Что вы имеете в виду?
— После того, как обнаружили тело…
— Кто его обнаружил? Прошу вас, будьте точны, насколько это возможно.
— Его нашли двое других рабочих из обслуги сцены. Имен их я не знаю. Они подняли жуткий крик — я ясно слышала это во время «Песни Цветов» — и тогда другие, в том числе Дебьенн и Полиньи, директора, — я кивком дал понять, что знаю этих людей — бросились помогать спустить беднягу. И что, вы думаете, они обнаружили, вернувшись на место трагедии?
— Воображение — не моя сильная сторона. Я предпочитаю иметь дело с фактами.
Она кивнула, соглашаясь.
— Они обнаружили, что тело бедняги уже лежит на полу, а веревка, на которой он висел, исчезла.
— Исчезла?
— Вернее сказать, она была перерезана. Половина веревки все еще свисала с балки, под которой нашли тело. Ее перерезали. Бюке лежали на полу, а остаток веревки, охватывавший его шею, пропал.
— И…
— И все. Куда делась веревка? — она поднялась с встревоженным видом и прошлась под моим взглядом по маленькой комнатке. — Конечно, вызвали полицию, но мне случалось иметь дело с чиновниками, и я на них не слишком рассчитываю. Меня-то, в первую очередь, как я уже говорила, беспокоит моя подруга. Она как будто находится в самом центре некой интриги, о которой не имеет представления, и ответственна за происходящее не более, чем свеча — за судьбу мотыльков, порхающих над пламенем, пока оно не сжигает их.
— Есть и другие мотыльки?
Она помолчала, слегка сдвинув изящные брови над переносицей.
— Есть мужчина… — она снова замолчала.
— Продолжайте.
Она задумчиво посмотрела на меня, потом со вздохом опустилась в кресло.
— Но я его никогда не видела.
— Да?
— Как я уже говорила, ее гримерная расположена рядом с моей. Я слышу их — не речь, как вы понимаете, а так, легкий шум разговора. То ее голос, то его, то опять ее, — она откинулась назад, слегка взмахнув рукой. — Иногда мне кажется, что он — ее учитель, потому что я слышу, как они поют.
— Вот как?
Она кивнула.
— Любопытно.
— Вот и я так подумала.
— Но едва ли это редкий случай в Опере. Может быть, он — действительно ее учитель.
— У нее нет учителя, о котором я бы знала. Думаю, если бы был, она бы сказала мне — мы часто обсуждаем
— Вы сказали, что слышали, как они поют. Вы имеете в виду — дуэтом?
— Иногда. А порой я слышу, как она поет, а он потом говорит потихоньку, как будто комментирует ее пение. Разумеется, это только мое впечатление.
Я кивнул.
— Вам не случалось упоминать этого джентльмена в разговорах с мадемуазель Дааэ?
— Это было бы бестактно, — справедливо заметила она. — Скажите, — продолжила она, выпрямившись с улыбкой, — вы слышали о Призраке Оперы?
— О нем все говорят. Ему приписывают каждый розыгрыш, каждую забытую реплику.
— Некоторые верят, что он существует.
— И мадемуазель Дааэ в том числе?
— Верит, хотя и не признается в этом. Вдобавок, мадам Жири, мать малышки Мег, обслуживающая ложи Большого яруса слева, убеждена в его существовании.
— Она его когда-нибудь видела?
— Нет, но она слышала его голос.
— Опять голоса. Я думаю, мы уже слишком далеко ушли от сути дела, — заметил я. — Я не экзорцист.
— Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — прямо сказала Ирен Адлер. — Скоро Ла Кальве поправится и снова будет исполнять мою роль, а у меня есть другие ангажементы. Если уж на то пошло, через четыре дня я отправляюсь в Амстердам. Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — твердо повторила она, словно желая убедить саму себя. — Может быть, виконт и любит ее, но он и сам — всего лишь щенок, такой же новичок в мире интриг, как и она сама.
— А если я откажусь?
Она встала и принялась смотреть на собственную фотографию на каминной полке с непостижимым выражением, склонив голову на бок.
— Если вы откажетесь… — она помолчала, потом продолжила, снова — как будто обращаясь к себе самой, — думаю, тогда мне придется пересмотреть вопрос о моем молчании по поводу вашего инкогнито.
— Я и забыл, что ваш конек — шантаж [40] .
— Но всегда — ради правого дела, — уточнила она, нимало не смутившись. — Мое молчание будет вашим гонораром.
В Скандале в Богемии Холмс был уверен, что Ирен Адлер шантажирует короля Богемии, но оказалось, что это было правдой лишь отчасти.
Я сел и попытался поразмыслить сквозь тупую боль в голове, пока она внимательно изучала кончики собственных ногтей.
— Как я смогу войти в закулисное общество, с которым обычно у меня нет никакой связи? — поинтересовался я. — Едва ли мне удастся проникнуть туда переодетым и в то же время продолжать работать в оркестре.
— Об этом я уже подумала. Сегодня вечером будет прощальный банкет за кулисами в честь господ Дебьенна и Полиньи, директоров оперы, которые, как, я полагаю, вам хорошо известно, оставляют свой пост. Думаю, банкет еще только начинается. Вы все еще в вечернем костюме, вот и проводите меня. Я представлю вас как моего старого друга — со времен работы в Королевской Опере Осло. Таким образом, вы познакомитесь с Кристин и другими участниками этого дела.