Учитель Истории
Шрифт:
Но громобоев было больше, много больше.
Один раз, заглянув в небольшой дворик, я снова стал свидетелем, как бандиты сгоняют в кучу людей из домов. Не знаю, зачем они это делали: просто развлечения ради или по какому-то сценарию — но видеть на все это было жутко. Полураздетые женщины прижимали к себе хнычущих детей, молили разрешить им вернуться обратно в квартиры. Многие вставали на колени, взывали к милосердию. Мужчин было мало, а те, что были, в основном угрюмо молчали и прятали глаза. А громобои глумились…
Стрельба не стихала, спонтанно возникая то справа, то слева, то спереди, то сзади. Гремели новые взрывы. Кто-то еще может сопротивляться? Кто вообще может сопротивляться? Дружины, в которых проводил выходные бывший Сонечкин жених? Рядовые обыватели, охраняющие родных и близких, вроде того же Чупрова? Остатки городской полиции? Против них полторы тысячи хорошо подготовленных и организованных головорезов. Даже если все не примкнувшие к громобоям мужчины Младова встанут на защиту своих домов, результат очевиден заранее.
Возле больницы уже хозяйничали мародеры. У ворот стоял небольшой коммерческий грузовичок, в который спешно загружали какие-то коробки. Наркотики тырят, догадался я. И не только их: вон один молодчик поволок какой-то медицинский прибор, похожий на монитор от аппарата УЗИ. Конечно, бери пока можно — вот извечный девиз завоевателя. Наверняка все банки и многие магазины также подверглись разграблению. На фоне такой вольницы сокровища Юрьевских так, мелочевка. Вот где настоящая прибыль!
Погрузку медикаментов и прочих материальных ценностей охраняли мальчики с автоматами Калашникова, но они больше были заняты чесанием языков, нежели своими обязанностями. Я решил обойти территорию клиники и зайти с обратной стороны, очень надеясь, что там никого нет, и я не привлеку к себе ненужного внимания. Понадеялся, блин. Стоило перелезть через ограду и, пригнувшись, потрусить в сторону погруженного в темноту главного корпуса, как мне в спину прилетел камень.
— Твою мать…
Прямо в поясницу. Несколько секунд я беспомощно корчился на снегу, нелепо перебирал ногами и пытался набрать в грудь хоть немного морозного воздуха. Когда вдохнуть наконец получилось, весь кислород тут же снова был выдавлен из меня навалившейся человеческой массой.
— Это тебе ни к чему, друг, — ласково прошептала масса мне на ухо, и я почувствовал, как железные руки выкручивают у меня из пальцев револьвер Яниного отца. Вот кто действительно в безопасности, подумалось вдруг. Надо было к нему съездить, ведь собирался же. Яна даже адрес дала…
Потом меня легонько приложили по виску, и я ненадолго ушел из реальности.
— Человеческая жизнь имеет более одного аспекта.
— Чего? — я хотел было открыть глаза, но по ним так ярко хлестанул свет фонаря, что пришлось спешно зажмуриться. Проклятые светодиоды, и кто их только придумал…
— Я говорю, что зело разносторонняя ты личность, Филипп Анатольевич. Вроде, знаю я тебя недавно, но человек ты неплохой, как мне казалось. А вот крест на тебе не христианский вовсе. Кстати, христианского как раз нет.
— Ах, это… — я не глядя сорвал с груди белый громобойский знак. — Так безопаснее было.
— Для кого безопаснее? Для тебя?
— Для меня в том числе. Лев, где Яна?
— Здесь Яна, — в лицо мне снова посветили фонарем, но Лев (а это и вправду был он) грубо рыкнул: — Ваня, хорош человека слепить! И ты тоже, хорош. Валяться, то есть.
Я наконец разомкнул веки и обнаружил, что лежу на старой больничной кровати. Прямо на холодной металлической сетке. Даже простынки никто не подстелил, только под голову запихнули какой-то комок тряпья. Ни черта не видно, в зрачках все еще пляшут разноцветные пятна от фонарика. Очень влажно, отвратно пахнет тухлой водой. И лекарствами. И еще человеческим потом.
— Где Яна? — повторил я свой вопрос. — И где мы вообще? Долго я лежал?
— Недолго, — ответил голос Льва. — Минут десять. Мы в подвале поликлиники. Как только этот ад начался, мы собрали всех, кого смогли, и привели сюда.
— Молодцы, — похвалил я, пытаясь приподняться. — Много вас?
— Человек сорок. Тише, тише! Все в порядке.
Это где-то поблизости раздался еще один взрыв. Люди заволновались, по подвалу невидимой волной пробежал испуганный шепот.
— Многие уже ушли, — продолжил за Льва его помощник Ваня, от которого слегка несло перегаром. — Остались только нетранспортабельные больные, три врача, медсестра и санитарка. А те, кто не ушел…
— Застряли наверху, — закончил за него Лев. — Мы сделали вылазку, чтобы поискать оставшихся. Нашли одного. Да на тебя наткнулись… Сейчас так редко встречаешь своих.
— Удача-то какая, — я дотронулся до поясницы и взрогнул от острой боли. — Блин… Вы мне там, часом, не отбили чего-нибудь жизненно важного?
— Все у тебя в порядке. Я смотрел. Хорош ныть, пойдем к Яне.
Яна находилась в соседнем помещении, размерами больше походившем на кладовую. Воздух здесь был не таким сырым и холодным — работала небольшая батарея, — поэтому здесь собрали всех «лежачих» и детей. Имелось и освещение — подвешенный к потолку карманный фонарик. За детьми присматривала пожилая медсестра, тихонько отругавшая вошедших. И так тесно, еще ходят тут, тепло наружу выпускают! Но Лев тихонько приложил палец к губам, и назревающий конфликт моментально угас. По всему видно, что персонал больницы его уважает.
Дочка Елены лежала у самой стены. Я с удовлетворением отметил, что на выделенной ей кровати есть матрас, голова девочки покоится на подушке, а сама она укрыта одеялом. Рядом с Яной, прижавшись к ней, как к родной матери, мирно сопел маленький мальчик лет четырех. Ему было тепло, он безмятежно улыбался во сне. Ну, хоть кому-то в этом городе сейчас хорошо.
Яна тоже спала.
— Мы дали ей седативного, — объяснила медсестра. — Она нервничала жутко, рвалась спасать мать. Детей только пугала. Вы родственник?
— Практически, — соврал я.
— Хорошо. Она обрадуется, когда проснется.
— Посмотрел на красу? — Лев вежливо взял меня под локоть и отвел в сторонку. — Теперь слушай сюда. Дело есть. Чрезвычайное.
— Какое дело? — заинтересовался я.
Не скажу, что мне очень улыбалось снова вылезать наружу, под ясны очи громобоев со товарищи, но и отсиживаться, словно крыса, в затхлом подвале, пока остальные защищают город — довольно сомнительный вклад в фонд будущих воспоминаний о годах молодости. Да и пример Чупрова меня вдохновил: я хотел действовать. Поэтому готов был выполнить просьбу друга, несмотря на несомненный риск, связанный с предстоящим поручением.