Учитель
Шрифт:
К счастью, вазу с фруктами перехватила у него Капа, и он вернулся в столовую налегке. Там Ирина стояла у книжной полки и говорила, в упор глядя на Василия Васильевича:
— Чем человек примитивнее, тем более окончательны и решительны все его суждения. И он уж непременно делает их обязательными для всех.
— Меня эта проблема не интересует… — начал критик.
Договорить ему не дали.
— Вас всегда интересует только одна проблема, — сказал Лагутин, — проблема шиворота. Тащить и не пущать.
— Выбирайте выражения, молодой человек!
Лагутин поднялся.
— Куда вы? — воскликнул Петр Алексеевич.
— Пойду выбирать выражения.
— Вернитесь сейчас же! — закричала Ольга, расставляя кофейные чашки. — Не смейте портить вечер! Ну что это, на самом-то деле! Стараешься, готовишь, и вместо того, чтобы тихо посидеть…
— Отставить причитания, — ласково сказал Петр Алексеевич и пошел в переднюю провожать гостей: за Лагутиным двинулись те, кто его привел, — высокий молодой человек с неистовыми глазами под мохнатыми ресницами и красивая тихая женщина, не сказавшая за весь вечер ни полслова — должно быть, его жена.
— По-видимому, я тоже должен уйти, — сказал критик.
— И думать забудьте! — Ольга была очень сердита. — Вовек вам этого не прощу. Сейчас же садитесь на место! Вам черный кофе? С лимоном? Со сливками?
Критик пожелал черного кофе с коньяком. Навашин видел, как в переднюю тихо скользнула Ирина.
И вечер начался в третий раз. Перед тем как прийти гостям, тюльпаны стояли по стойке смирно, навытяжку. Сейчас их стебли поникли, края лепестков обуглились. За окном шумел ветер, и занавеску трясло часто и мелко, как в ознобе.
— Я была у Ариадны на именинах, — с воодушевлением рассказывала Ольге ее тезка. — Надела свое зеленое в полоску и пришла. Смотрю, Ариадна тоже в зеленом. Она меня как увидела, так прямо с лица спала…
— А я достала в комиссионном панбархат, — отвечала Ольга. — Ну, это, конечно, не мечта, но раза два надеть можно.
— Покажи!!! — И они скрылись в соседней комнате.
Николай пил рюмку за рюмкой и бормотал:
— Куда мы все живем? — И еще: — Молоко — это яд. — И опять: — Куда мы живем? — И сам ответил: — Куда придется.
Глаза у него были пустые, остановившиеся, губы измученные.
Сосед Навашина все не мог прийти в себя:
— Как разговаривать стали? Просто удивительно. Что хотят, то и говорят. Вот только интересно, когда начнут завинчивать гайки?
Николай прислушался.
— Да, — сказал он нетвердым голосом, — что хочу, то и щебечу. И плевал я на гайки. Капа! — сказал он вдруг. — Давай поженимся, Капа. Капа, слышишь? Я в корне переменил свои порочные взгляды. Капа!
Капа его не слышала. Кто-то завел патефон, и Капа танцевала с высоким, красивым летчиком. Гостья из Риги, обнявшись с Василием Васильевичем, тоже толклась под музыку посередине комнаты.
— Я душевно люблю тебя, Петр, — сказал человек без шеи. — Душевно люблю, но сборища у тебя пестрые.
— Пестроватые, — ответил хозяин дома. И подошел к Сергею.
— Вы английский знаете? А французский? Вот это удача. Не возьметесь ли перевести мне изрядную статейку, правда, очень специальную?
— Частная благотворительность?
— Зачем так грубо? Мне перевод нужен позарез. Я по-немецки через пень-колоду, однако читаю. А по-французски и по-английски нет. Я чуть погодя все официально оформлю. Ведь деньги нужны?
— Не буду врать.
— На дворе лето, школы на простое. Ведь вы, если правильно помню, учитель. Вы зачем решили с мальчишками ехать? Заночуйте здесь, места много. Поговорили бы…
— Я думаю… Я хотел завтра с утра… Наверно, я заеду в Стрешнево.
— А-а…
Навашин сидел с мальчиками на большой застекленной террасе и завтракал. На тарелке лежали остатки вчерашнего пиршества — телятина и куропатки, в кастрюле дымилась только что сваренная на керогазе картошка.
Валерий разливал по чашкам кофе и рассказывал:
— Мы с Толькой живем здесь круглый год. И учимся в мурашовской школе. Папа считает, что нам самостоятельность очень полезна.
— Это Ольга Андреевна так считает, — сказал Толя.
— Ольге Андреевне так выгодно считать, а папа и вправду так думает. И если бы не таскаться каждый раз за деньгами…
— Тут ты был тверд, — сказал Навашин.
— Николай правильно назвал ее — курица. Она вам сестра, но вы не обижайтесь, она правда курица. И злая притом. Я отцу давно сказал — я так хозяйство вести не могу. Он оставит денег на еду, а она велит заплатить садовнику. Я как дурак заплачу, а сам остаюсь без копейки. В чем смысл? Мне ведь Тольку надо кормить, я не один. Один я всегда прокормлюсь.
— Пойдет к Вале Кулигиной и прокормится, — пояснил Толя и тотчас получил по затылку.
— Кофе хороший, — сказал Сергей. — Ольга научила?
— Я сам научился. А запас кофе всегда есть, папа любит. Вы сейчас в Стрешнево?
— Да.
— Мы вас проводим?
— Не стоит.
— Да мы на озеро! — закричал Толя. — Мы все равно туда хотим!
Навашин молчал.
— Здесь искупаешься, не треснешь, — сказал Валерий. — Мы будем вас ждать к обеду. Сварим мясной борщ и нажарим картошки.
— В Стрешневе по-прежнему есть рынок? — спросил Навашин.
— И еще какой! — воскликнул Толя.
— Что прикупить к обеду? — спросил Навашин.
— Ничего, все есть, — сказал Валера.
— На рынке уже и огурцы, и Левка говорил, что молодая картошка! — сказал Толя и опять получил по затылку.
— У тебя очень однообразные методы воспитания, — сказал Сергей.
— Умнее будет. Вы пешком или на поезде?
Почему он решил, что Таня сняла дачу в Стрешневе? Потому, что летом сорок девятого года они жили там с двухлетней Машей. Нет, Маше было уже два с половиной… Она уже разговаривала. И песни пела. И если Таня снова на подмосковной даче, так непременно в Стрешневе. Значит, она не боится воспоминаний. Значит, они ее не мучают. А может, он все это придумал, и в Стрешневе так же пусто, как в Кленах.