Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.
Шрифт:
Текучесть кадров в образовании, как и во всей «плановой экономике», свидетельствовала о неспособности партийно-государственного аппарата управлять трудовыми ресурсами. Центральные и областные власти засыпали инструкциями районные отделы образования: делать назначения перед летними каникулами, не переводить учителей из одной школы в другую без крайней необходимости и требовать, чтобы учителя отрабатывали в одной школе определенный срок. Но эти меры ощутимых результатов не приносили. В 1931 г. Северный крайком партии распорядился, чтобы учителей «закрепили» за школами, но через четыре месяца выяснилось, что ситуация не изменилась. Этот сценарий повторился через два года, когда Северный краевой отдел образования строго потребовал, чтобы учителя отрабатывали в одной школе четыре или пять лет. Однако всего через год тот же отдел подвергся критике за «массовые увольнения, переводы и замены учителей без серьезных к тому оснований»{290}.
Партийные органы и советские организации старались взять под контроль перемещение
Осознав, что текучесть связана с какими-то личными интересами, власти сосредоточили внимание на мотивах и действиях конкретных учителей. Процитировав заявление Пирозерской об увольнении: «Я устала от работы» и заявление Гельма: «Я ухожу, я принял решение учиться или по крайней мере поработать в другом месте», — вожди комсомола пригрозили исключить из своих рядов тех, кто личную карьеру ставит выше распространения образования. Объявив войну «дезертирам с культурного фронта», руководители Северного края заклеймили позором «пекущихся только о собственных интересах» учителей, которые «используют нехватку кадров и летают с места на место» в поисках лучших материальных условий и бегут от трудностей жизни «в глубинке». Хотя некоторых учителей наказали, остальные избежали серьезных санкций, а одна женщина даже нашла работу в московской школе{292}. «Эгоистические» мотивы текучести подтверждает карикатура, изображающая учительницу, порхающую по глобусу и, очевидно, пекущуюся о собственных нуждах и интересах, а не о школе или обществе (см. рис. 3.2).
Уральский учитель Ширяев оказался в центре такого конфликта личности и государства. Пожаловавшись на нехватку продуктов и одежды, он прямо заявил:
«Еду учиться на основании правил приема, и вы не имеете права меня задерживать. Я не удовлетворен своей работой и не вижу возможности ее улучшения в силу скверного оборудования школ и слабости руководящих организаций… Для данной работы не подходит мой темперамент. С каждым днем мне становится все труднее бороться с собой… Я не прошу, а предупреждаю».
В ответ на изложение Ширяевым своих личных обстоятельств и интересов комитет профсоюза мобилизовал все политические ресурсы. Опровергая жалобу на отсутствие обуви, профсоюз перечислил выданную Ширяеву за последние три месяца одежду и обувь, включая галоши, рубашки, штаны и костюм. Затем комитет профсоюза сделал из Ширяева изгоя, созвав конференцию учителей, на которой заклеймил его действия и публично подтвердил, выражаясь официальным языком, глубокую обеспокоенность за школу:
«Констатируя, что в настоящий момент вся страна в целом переживает напряженные хозяйственные трудности роста и в особенности трудности культурного строительства в момент ожесточенной классовой борьбы в деревне, в решающий год окончания постройки фундамента социалистической экономики нашей страны, что требует от учительства преданности рабочему классу, конференция выражает классовое возмущение по поводу ультимативного заявления учителя Ширяева, его дезертирства с фронта культурной революции, что ярко характеризует его политическое лицо как нытика, дезертира, маловера и оппортуниста, играющего на руку врагам советской власти. В ответ на вылазку врага советской власти из нашего учительства закрепляем себя на данной учительской работе до конца пятилетки».
В заключение комитет призвал уволить Ширяева из школы, исключить из профсоюза и лишить его какой-либо возможности поступить в высшее учебное заведение{293}.
Суровое трудовое законодательство для советских рабочих и колхозников распространялось и на школьных учителей. В январе 1939 г. Наркомпрос ввел новые санкции за прогулы, опоздания и увольнение без уважительных причин как необходимые меры для повышения дисциплины среди учителей:
«Педагогический труд, пожалуй, более чем какой-либо другой требует стабильности и системы. Летуны, в своих корыстных целях перебегающие из школы в школу, наносят огромный вред обучению детей. А такие летуны еще не вывелись среди учителей».
Суровость этих мер, включая тюремное заключение за отсутствие на рабочем месте в течение одного дня, сильно изменило поведение людей. По воспоминаниям одного учителя, который часто менял работу в первую половину десятилетия, жесткие санкции «положили конец периоду смены работы»{294}.
Широко распространенные жалобы на текучесть, как и приведенные выше описания материальных трудностей, нелишне сравнить с поведением самих учителей. В августе 1930 г. районный отдел образования на Нижней Волге сообщал, что ни один из пятнадцати уехавших из этого района учителей не оставил преподавания, а все они устроились в другие школы. Исследование 1932 г. показало, что 17% московских городских учителей проработали в одной и той же школе больше пяти лет. 49% — от одного до пяти лет и 33% — менее одного года. В докладе из Кузбасса 1934 г. сообщалось, что 9 учителей уволены «за непригодностью», 11 «мобилизованы» для другой работы, 7 выбыли по естественным причинам, и нет ни одного «малодушного дезертира». Обследование в 1935 г. сельского Кирсановского района показало, что 69% учителей работают в своем родном районе и 14% — в родных деревнях. Исследование 1937 г. Московской области позволило сделать вывод, что 56% учителей проработали в одном и том же районе не меньше пяти лет, а 49% оставались в одной школе не меньше трех лет{295}.
Эти обследования, несмотря на их узкие рамки, говорят о положении дел точнее, чем громогласные заявления о текучести кадров. Судя по обследованию Кузбасса, причиной увольнения чаще были административные решения (увольнение или мобилизация), личные обстоятельства (естественные причины), а не недостаток профессиональной ответственности или внезапные бегства из школ (не было «малодушных дезертиров»). Кирсановский обзор говорит о частых перемещениях внутри отдельного района, а то, что больше 2/3 учителей оставались в родных местах, явно свидетельствует о стабильности. Два московских обследования также говорят о «частых перемещениях», однако не ясно, как приток новых учителей влиял на общие цифры и время работы на одном месте. Многие учителя, которые проработали в одном районе меньше пяти лет, на самом деле и учителями были меньше пяти лет [30] . Эти цифры не столько говорят о сильной текучести кадров, сколько о составе учительства, в котором резко увеличилось число молодых и неопытных работников, что станет одной из тем следующей главы.
30
44% опрошенных учителей проработали в Московской области меньше пяти лет, при этом 40% всех учителей этой области вообще проработали в школе меньше пяти лет. Учителя Московской области // Методический бюллетень МООНО. 1937. № 10. С. 25.
«Учительство… в моей крови»: как готовили советского учителя
На советское учительство влияли диалектические взаимоотношения намерений, решений и действий отдельных личностей, с одной стороны, и социальные условия, определенные государственной политикой, стандарты жизни и демографические процессы — с другой. Зарплата, продукты и одежда также были необходимы в повседневной жизни, и их уровень и качество определяли профессиональный статус. Подобно всем советским гражданам, учителя начальной и средней школы день за днем боролись с дефицитом товаров и услуг, безденежьем, лишавшими людей уверенности в завтрашнем дне, особенно в те жестокие времена. Учителя пользовались, однако, кое-какими преимуществами: относительный рост зарплаты, снабжение продуктами и одеждой, первоочередное обеспечение жильем и другие формы материальной помощи государства. В реальности условия жизни и удовлетворение материальных потребностей зачастую сильно отличались от обещанного и запланированного властями, тем не менее многие учителя жили по существенно более высоким стандартам, чем большинство советских людей.
Однако, даже понимая свои преимущества, учителя полагали свой уровень жизни более низким, чем того можно было ждать при их образовании, квалификации и преданности своей профессии. Учителя оценивали свой уровень жизни по степени удовлетворения своих повседневных нужд, по сравнению с другими социальными группами и относительно собственных ожиданий. Этот треугольник реального, относительного и ожидаемого влиял на индивидуальное и коллективное отношение к профессии учителя.
Задержки выплат, дефицит товаров и неважные жилищные условия вместе с политическим давлением на школьном фронте и непростые условия занятий в классах приводили к тому, что тысячи человек в год уходили из профессии. Советское правительство вознаграждало тех, кто остался, и наказывало тех, кто ушел. Хотя с работы люди увольнялись везде и постоянно, особенно в начале 1930-х гг., текучесть кадров в школе имела свои отличительные черты. Многие учителя оставляли педагогику навсегда, но еще больше было тех, кто не уходили из профессии, а просто меняли школу или район. Некоторые получали новое назначение, другие следовали за своими супругами, а кто-то искал лучших условий, но каждый из этих случаев увеличивал статистические показатели внутренних перемещений. Хотя текучесть влияла на характер профессии, росла доля учителей, не стремившихся менять профессию или место работы. Постоянство и преданность профессии, несмотря на некоторую миграцию, оказывали стабилизирующее влияние на учительство.