Удачная неудача Солнцеликого - 2
Шрифт:
– Так что там за вранье?
– Не посылал его деревенский голова, он гончара посылал. А этот врет и свои продукты задорого подсовывает, пользуется, что тебя нет! – Праведное негодование прорывалось даже в ментальный голос боженёнка.
– Все, мелкий, не бушуй. Сейчас разберемся. Что он там привез?
– Эти круглые, оранжевые, которым ты тогда радовалась.
Неужто еще тыквы? Да ну?! Реально повезло! Еще бы вина кислого добыть, раз уксуса нет.
Ага, вот Дюш меня заметил и подбоченился. Абориген недовольно обернулся. С этого расстояния
– Он врал и Раштитом клялся! Вама, всыпь ему!
Афигеть!
– Как скажешь, мой хороший, как скажешь. Молодец, что сдержался. – Теперь понятно, от чего старший брат удерживал младшего. – Только подыграй мне вовремя.
Ну, с богом!
– Что здесь происходит?
Вроде и не рявкала особо, но абориген потерял свою нахрапистость. Ну да, надменную фрю на личике изобразить – это мы зараз.
– Товар привезли, хозяйка. А эта морда степняцкая платить не хочет. А Довлат сказал – привесть! – Ишь ты, сообразил, что начальство пожаловало.
– Что именно велел привезти Довлат?
– Ну так вот… – замямлил, растеряв слова, и откинул парусину с телеги. А там такое богатство! Десятка полтора крупных, празднично-ярких гарбузов. И две керамические посудины, явно не такие, как я изображала на эскизе. Поменьше, поприземистей, зато в веревочной оплетке. И переносить удобно, и от удара предохраняет. А главное – с крышками! Счастье есть!
– Вама! Довлат приказывал только про горшки…
Радость радостью, а за «степняцкую морду» кое-кому придется ответ держать. Придумать наказание не успела. Этот неожиданно осмелевший болван сам подставился.
– Полный цаль за тыквы, а за горшки с ним расплати… – договорить не успел. Мой солдатский ангел-хранитель, Вакир, материализовался из-за спины и врезал аборигену под дых.
– Берега потерял, Изик? Госпоже нашей указывать вздумал? Да я тебя сей…
– Отставить! Не марайся об него, дружище, еще под наказание попадешь. Теперь я сама.
Всегда была слезливо-жалостливой, но сейчас стенания этого поганца доставляли удовольствие.
– Коменданту пожалуюсь, – хрипел пришлый. – Плати полный цаль за продукт, или… – Да кто ж ему договорить-то даст?
– Цаль? Это Довлат сказал по такой цене тыкву торговать? – Кивает еще, гад, уверенно так кивает. – Клянись!
– Довлат сказал, Довлат. Раштитом клянусь!
– Ну, держи, раз гнева божественного не боишься. – Под недовольный ропот солдатиков достала из кармашка на полукорсете крупную монету. Абориген аж стонать забыл, так обрадовался моей легковерности. Тьфу, отрыжка брыщщева.
Тишенька не подвел!
Раз – серебряный кругляшок зажат в заскорузлой ладони и по наглючей роже расплывается победное самодовольство – ну-ка, хозяйку крепости облапошил.
Два – монета отброшена и скачет по каменным плитам плаца, а деревенский пройдоха, завывая и приседая, трясет загребущей конечностью. Кто-то из солдатиков перехватил шуструю денежку и тут же со вскриком уронил:
– Ай, жжется!
– А покажи-ка ладонь, как тебя, Изик? – Это Тишка мне подсказал потребовать и велел самой не лезть.
Вакир, моя всеми признанная правая рука среди солдат, не церемонясь «помог» аборигену выполнить приказание.
– Великий Раштит! – выдохнул он потрясенно.
На ладони клятвопреступника вздулся лопнувшей кожей ожог в форме монеты. Как клеймо.
– Кара Раштита! Кара за обман! Вот бы всегда так! – прошелестело среди солдат удивленное удовлетворение.
– Молодец, Тишуль! А сделать так, чтобы срабатывало всегда и со всеми, сможешь?
– Скажи вслух, как молитву. Тогда попробую.
Да легко! Такой азарт разобрал, что на коленки бухнулась совершенно искренне и руки к небу воздела.
– Великий светоносный Раштит, пусть такая кара постигнет любого, кто помянет твое имя ради нечестной наживы или иного обмана! Даруй нам это благо!
Сама не поняла, когда плохо срежиссированный спектакль перерос в мощнейший чистосердечный порыв. Очнулась оттого, что под зажмуренные веки рвалось невыносимо яркое солнце. Настоящее! Чистое! Не замутненное привычной белесой пеленой. А в голове плескался бессловесный Тишкин восторг.
Осмотреться рискнула только сквозь ресницы: глаза этого тела непривычны к яркому свету. Немногочисленные солдатики застыли в коленопреклоненном молитвенном экстазе. Под теплыми, почти горячими, лучами их простые лица, все, как одно, поднятые к небу, выглядели одухотворенно-интеллигентными. Стоял один Тишка, но как стоял! Почти парил, вытянувшись во всю длину своего угловатого юношеского тела и раскинув тонкие напряженные руки. Золотистых волос, казалось, стало в десять раз больше. Крупные локоны колыхались, напоминая протуберанцы.
Вроде только сморгнула, ослепленная феерическим зрелищем, а мир опять померк, став привычно сероватым.
– Вама, я понял! Я понял, вама! Спасибо! – Тишка поднял меня на ноги, стиснул и привычно уткнулся лицом в шею – засопел довольно. Подрос, мой хороший, раньше так не наклонялся. Я бы не удержала уставшего от чувств боженёнка, но руки Дораша не дали пошатнуться. Так мы и стояли в тройных объятиях несколько долгих-долгих волшебных секунд.
В сердце звонкой струной дрогнула тревога, выдергивая из нирваны братской любви.
В паре десятков шагов от нас стоял Витто.
Восторженный. Ошеломленный. Заинтригованный.
Ни малейших сомнений – он все видел. Тревожная струна дрогнула вновь: какие выводы сделает? Какие еще страдания себе выдумает и начнет с упоением их страдать, все больше от меня отдаляясь? И как я буду все это разгребать? Соотнести сегодняшнего волшебного Тишку и парящего Раштита на похоронах наследного принца смог бы даже болван. А Витто болваном не был.
– Госпожа, – незнакомый робкий баритон прервал логическую цепочку, – госпожа, а как же я? Я гончар. Довлат сказал, что вам срочно надо…