Удар! Ещё удар!..
Шрифт:
В зале сумрачно, прохладно. На низкой, узкой скамье сидели человек пять спортсменов в трико и туфлях. Пара тяжеловесов работала на ковре. Тут же со свистком во рту и черным, сверкающим, будто напомаженным, ежиком волос стоял Гургенидзе.
Пивоваров усмехнулся. Все это живо напомнило ему первый его приход сюда. Так же сидели коренастые, крутоплечие парни на скамье, так же на ковре сопели, как астматики, тяжеловесы, и так же блестели, словно лакированные, волосы у тренера.
Встретили Пивоварова радушно. Чья-то крепкая ладонь весомо
— Привет чемпиону!
Парень с крупными, как клавиши, зубами (его звали Котя) грубовато сказал:
— Чего в штанах-то? Как гость стоишь?
Но Пивоваров не раздевался. Студия больше не платит за него. Значит, и эксплуатировать Гургенидзе как-то неудобно.
Тренер, вероятно, догадался о его мыслях.
— Следующая пара Лимонов — Рюмин, приготовиться Пивоварову — Мясникову, — скомандовал он.
И вскоре Пивоваров в одних трусах уже топтался на ковре, атаковал, хитрил, защищался и снова наступал.
А когда схватка кончилась, он, стоя под душем, почувствовал: на сердце снова легко и ясно. С мускулов слетело тягостное ощущение связанности, одеревенелости, сковывавшее их все последние дни. Тело опять было молодо, наполнено силой и взрывной энергией.
«Э, нет, — усмехаясь, подумал он. — Из этого зала так запросто меня не вытуришь! Дудки!»
ВЫСТРЕЛЫ В ЦЕХУ
Несчастье случилось, как всегда, неожиданно. Михаил Филимонович — директор завода, низенький, пожилой, с круглой, наголо обритой головой и умными юркими глазами — сидел за столом и просматривал бумаги. Вдруг в кабинет влетел главный технолог.
— Беда! — прямо с порога крикнул он. — В туннельном в печи выползли три кирпича…
Не дослушав его, директор схватил шляпу и, мелко семеня ногами, как был, без пальто, выскочил из кабинета. Вслед за ним, чуть не бегом, двинулся главный технолог.
Туннельный цех находился рядом с заводоуправлением: старое, большое, плоское, как папиросная коробка, двухэтажное здание, с плоской же, почерневшей от копоти стеклянной крышей. Вдоль всего цеха тянулась длиннющая — стодвадцатиметровая — печь, основа всего завода.
Печь называлась туннельной и в самом деле напоминала пробитый в горах железнодорожный туннель: длинный, узкий, тяжело сдавленный со всех сторон массивными каменными стенами полутораметровой толщины. И, словно для полного сходства, в глубь печи, как в настоящий железнодорожный туннель, уходили сверкающие рельсы, и по ним катились вагонетки. Только двигались они медленно-медленно: сквозь стодвадцатиметровую печь ползли трое суток.
Возле печи уже толпилось много людей.
— Вот, Михаил Филимонович, — главный технолог подвел директора к вагонетке, недавно выехавшей из печи.
Главный технолог был еще сравнительно молод и любил хорошо, даже чуть щеголевато одеваться. Сегодня он был в узких темно-серых брюках, зеленоватом пиджаке, красивой, в крупную клетку, рубашке. В жарком, наполненном шумом и мельчайшей глиняной пылью цехе, среди грубых комбинезонов и спецовок, такая одежда выглядела странно. И директор, хотя уже давно привык к слишком «изящному» виду своего главного технолога, сейчас с неприязнью поглядел на его новый бледно-лиловый галстук, ровный пробор на голове и перевел взгляд на вагонетку.
На ней стояли фарфоровые изоляторы — и маленькие, и огромные, выше человеческого роста. Не изоляторы, а целые башни. Покрытые глазурью, они сверкали, как костяные. От них еще веяло сухим, палящим жаром.
Директор внимательно оглядел вагонетку. Справа на ней изоляторы, прошедшие обжиг, размещались в строгом порядке, а слева!. Огромный, стоящий более девятисот рублей, облитый глазурью, изолятор для ГЭС был сдвинут с места и верхушка его смята. Будто какой-то силач, забавляясь, провел в фарфоре три глубокие рваные борозды.
— Кирпичи, — хмуро пояснил главный технолог и поправил галстук.
Он подвел директора к огромным воротам печи, помог ему забраться на пустую металлическую платформу, влез сам — и, заслоняя лица рукавами от пышущего из печи зноя, они заглянули внутрь.
Там полыхало пламя. Весь «туннель» был заполнен им, заполнен настолько, что огненных языков совсем не было видно: будто в печь просто налили желто-оранжевую кипящую жидкость.
В глубине печи эта огненная жидкость сверкала, бурлила, переливалась и дрожала, словно знойное марево в пустыне; и так же, как в пустыне, в этом мареве все предметы — вагонетки, изоляторы — теряли свои устойчивые очертания, расплывались и трепетали.
— Во-он, видите, слева, — показал в глубь печи технолог.
Директор, приставив руку козырьком к бровям и прищурив слезящиеся глаза, с трудом различил там, вдали, три слабые светлые полоски.
Это и были вылезшие из полусферического свода кирпичи: раскаленные добела, они торчали, как зубья, в округлом «потолке» печи; задевали за изоляторы, сбрасывали их с вагонеток, мяли и портили.
Михаил Филимонович молча, неловко слез с платформы и зашагал к себе в кабинет. Поодаль шумной группой потянулись за ним инженеры, начальники цехов.
— Да, вот как, — осторожно сказал главный технолог, догнав директора. Шагая рядом, он аккуратно огибал стеллажи с полуфабрикатами, ванные с глазурью, ящики с песком. Директора это почему-то раздражало.
— Придется, пожалуй, остановить печь.
— Нет, — отчеканил директор.
Надо было войти в печь, обрубить торчащие кирпичи. Обрубить-то пустяк: полчаса — и всё. Но чтобы печь остыла — а в ней ведь 1350 градусов! — и чтобы потом опять разогреть ее, потребуется самое малое три недели.