Удар гильотины
Шрифт:
– Да, – сказал Ритвелд, – ну и что? Почти весь тираж – всего-то сто копий – я отправил в Лондон, в магазин «Дисконт», что на Трафальгарской площади. Собственно, по их заказу я и собрал свои старые работы.
– «Баркас верлаг» принадлежит Матильде, бывшей жене Веерке.
– Да, – еще раз сказал Ритвелд. – Ну и что?
– В Амстердаме есть издательства, которые делают альбомы лучше, – сказал Манн. – И типографии… Да хотя бы Кейсер, уж он бы напечатал вам по старой памяти… Но вы предпочли издательство Матильды Веерке.
– Ну и что? – Ритвелд повторял это раз за разом.
– Ничего, –
– Я вам скажу почему, чтобы вы, Тиль, зря не ломали себе голову, – улыбнулся Ритвелд. – Мы с Матильдой любовники. Вас это удивляет?
– Боже мой, – сказала Кристина, выйдя, наконец, из состояния глубокой задумчивости, – ведь я это я тебя с ней познакомила!
– Правильно, – согласился Ритвелд. – Зимой на вернисаже в музее Ван Гога. Для издательства, которое дышало на ладан, нужны были хорошие заказы, ты нас познакомила, я помог Матильде найти выгодных клиентов, а потом…
– Странно все это, – бросил Манн, стараясь не смотреть на Кристину, не видеть ее смущения, хотя на самом деле смущения, возможно, и не было: не так уж странно все это, каким казалось Манну, подумаешь, женщина знакомит бывшую жену своего любовника с мужчиной, который затем становится любовником бывшей жены ее любовника… Господи, как сложно, а на самом деле предельно просто, если разобраться в сути человеческих отношений, устроен мир, как странно, а на самом деле, если разобраться, вполне естественным образом образуются пары, и как потом тоже странно, но тоже вполне естественно, эти отношения преобразуются в другие, и становятся своей противоположностью…
– Ничего странного, – отрезал Ритвелд. – У Кристины и Матильды в то время были хорошие отношения, я их не на одном вернисаже видел вместе.
– Тогда между мной и Густавом еще ничего не было, – пробормотала Кристина.
– Да, конечно, – небрежно отозвался художник.
– Итак, – Манн вернул разговор в нужное русло, – вы познакомились с бывшей женой Веерке, заказали ей альбом, какое-то время были ее любовником, Веерке об этом узнал…
– Это мне не известно, – сказал Ритвелд. – Я никогда с ним не встречался.
– Вы уверены в этом? – Манн хотел посмотреть художнику в глаза, но тот не поднимал взгляда и внимательно рассматривал пустую рюмку, будто не мог сообразить: налить еще коньяка, или пить больше не стоит.
– Естественно, – сказал Ритвелд, но голос его прозвучал не очень уверенно.
– В этом деле, – продолжал Манн, – самую важную роль играет память. Память каждого из свидетелей и – прежде всего, конечно, – память преступника. Вы обратили внимание: в памяти каждого из этих людей содержится будто несколько слоев, мешающих друг другу. Даже в моей памяти – я помню, что пол у Кристины был деревянным, но я не могу этого помнить, потому что не был у Кристы дома в прошлом году, и все-таки в каком-то уголке памяти хранится информация о том, что я здесь был… Память Казаратты вполне определенно подсказывает ему, что рамы окон в доме были заменены, и в то же время он прекрасно помнит и понимает, что ничего этого не было. То же самое происходит с каждым из тех, кто тем или иным образом причастен к этому делу. Может, даже с памятью старшего инспектора Мейдена – правда, об этом он наверняка не скажет, и проверить эту идею не представляется возможным. Но странные вопросы, которые старший инспектор задавал мне час назад… Определенно, его память тоже показывает фокусы.
– Память, память… Я, слава Богу, прекрасно помню, что никогда с Веерке не виделся.
– А если подумать? – тихо сказал Манн. – Вы возбуждены, вы думаете об одном, вторая ваша память блокирована. Расслабьтесь, Христиан, налейте себе коньяка…
– Не надо меня гипнотизировать! – воскликнул Ритвелд, но коньяк все-таки налил. Пить, впрочем, не стал – держал рюмку в руке, внимательно на нее смотрел, будто хотел увидеть в жидкости что-то, что не могла ему подсказать собственная память.
– У меня нет ни малейшей способности к гипнозу, – улыбнулся Манн. – Просто я думаю, что же могло произойти вечером во вторник… Мейден убежден, что все свидетели лгут – преступник-то уж точно лжет, это представляется очевидным. И мотив… Старший инспектор, и я вслед за ним почему-то искали мотив у каждого, кто мог оказаться в тот вечер в комнате Веерке. А на самом деле все могло быть наоборот.
– Что – наоборот? – спросила Кристина. – Ты говоришь так, будто знаешь, кто это сделал.
– Конечно, знаю, – сказал Манн.
– Кто? – спросила Кристина.
– Тот, у кого был мотив.
– У всех был мотив! – воскликнула Кристина. – У меня был мотив. У Магды. У Панфилло. У Матильды тоже был мотив, хотя ее-то уж точно в тот вечер в Амстердаме не было. У Христиана…
– Да-да, – встрепенулся Манн, – у Христиана тоже был мотив, верно? Веерке не слишком хорошо обошелся с бывшей женой, а Христиан стал ее любовником и не мог питать к Густаву братских чувств.
– Но это не повод…
– Кто знает… – пробормотал Манн. – К тому же, ты не назвала еще одного человека, у которого был мотив и была возможность.
– Черт! – неожиданно сказал Ритвелд. – Черт!
– Вы что-то вспомнили, Христиан? – осведомился Манн. – Память – штука странная, я на своем опыте сегодня убедился. Бросаешь на что-то взгляд, на совершенно посторонний вроде бы предмет, и вдруг вспоминаешь… С вами такое бывало?
– Черт! – повторил Ритвелд.
– Вы были в тот вечер у Веерке? – спросил Манн. – Если вы это вспомнили, не старайтесь уговорить себя, что ничего такого не было. Это называется – deja vu. С каждым бывает много раз. Обычно по пустякам – место какое-то вспоминается, где будто бы никогда прежде не был, или человек, с которым будто бы ни разу не встречался… Так, да?
– Черт! – сказал Ритвелд.
– Похоже, – заметил Манн, – ваш лексикон, Христиан, стал таким бедным… Вы вспомнили, наконец, как приезжали к Веерке тем вечером?
– Не приезжал я к нему, – угрюмо проговорил Ритвелд. – Ни в тот вечер и ни в какой другой.
– Но вы почему-то вспомнили, как приехали по адресу, который вам указала Матильда. Вы действительно никогда там не были, вас не интересовало, где живет бывший муж Матильды, сводить с ним счеты вы не собирались, вы и видеть его не хотели.