Удар гильотины

Амнуэль Павел Рафаэлович

– Да, Криста, – сказал Ритвелд, – мы живем именно в таком мире. Если бы Веерке умер сразу, дело оказалось бы очень простым, я уверен. Кто-то из семи человек – включая тебя, Криста, извини, но это так, – оказался бы виновен, он непременно оставил бы какой-нибудь след, какую-нибудь улику, и Мейден быстро распутал бы дело, не разрешив мне приблизиться к нему даже на расстояние мили, он терпеть не может, когда любители вмешиваются в дела полиции, а о месте частных детективов в системе правосудия у него давно сложилось вполне определенное мнение.

– Веерке, однако, не умер, – продолжал Манн, – а впал в глубокую кому. Мозг перестал получать информацию из внешнего мира. Мозг перестал эту информацию обрабатывать. С точки зрения медицины, с мозгом, собственно, ничего не произошло – ни одна серая клеточка не была повреждена. Как ведет себя мозг в обычных

жизненных обстоятельствах? Он выбирает. Он постоянно – каждое мгновение – выбирает для себя ту кинопленку и тот кадр на ней, где должна оказаться личность, чтобы не прерывать установившихся причин и следствий. Если в обычном своем мире вы остановились на краешке тротуара и хотите перейти улицу, то мозг заставит вас посмотреть сначала налево, потом направо, проанализирует, движутся ли машины, далеко ли до поворота, может ли появиться из ближайшей подворотни велосипедист… Вспомнит, как заставлял вас поступать в аналогичных обстоятельствах в прошлом, том прошлом, которое он сам для вас создавал и которое отпечаталось в памяти… Все так, верно? Но, кроме нашего, существует еще бесконечное множество миров, где есть вы, где вы тоже стоите на кромке тротуара и выбираете модель поведения. Но у вас-другого в другом мире другая память, иное прошлое (пусть даже отличающееся всего одним квантом времени или действия), и вспоминаете вы там не о том, как однажды при таких же обстоятельствах на вас из-за угла вывернул тяжелый грузовик и чуть вас не сшиб… Нет, вы вспоминаете о том, как перешли пустую улицу, ступили на противоположный тротуар, и в это мгновение сзади вас, совершенно уже для вас безопасный, пронесся на большой скорости тяжелый грузовик, вы ощутили спиной его силу и порадовались тому, что вовремя перешли дорогу. А в третьем из возможных миров вы не вспоминаете ничего, потому что, ступив на проезжую часть, не успеваете сделать и шагу, из-за поворота выезжает тяжелый грузовик, и вы в панике, вы ничего не успеваете сообразись, а водитель – вы видите в последний момент жизни его обезумевшие от страха глаза – ничего не успевает сделать… Сколько таких ситуаций-кадров на бесконечных кинопленках в бесконечном мироздании? И сколько у каждого из нас независимых судеб, которые мы создаем своим выбором? По Барбуру, – это я с ваших слов, говорю, Христиан, – все эти миры, все эти выборы, все мыслимые и немыслимые варианты событий, происходящих с нами в каждый момент, все – прошлое, настоящее и будущее – существовало, существует и будет существовать, вписанное в кадры тех пленок, которые составляют структуру мира. Все уже есть, все было всегда и все всегда будет. А наш мозг лишь производит отбор, переводя нас, как старушку через улицу, с одной пленки на другую, от одной реальности к следующей.

Может, лучше сказать – не кинопленка, а пазл? Бесконечно сложный пазл, и мы для себя собираем маленький его кусочек, составленный из элементов нашей жизни?

Это в обычных обстоятельствах. А теперь представьте, что мозг – в коме, что он более не может быть последовательным в своих решениях. Перед ним – огромное поле выбора миллиардов элементов, в каждом из которых есть вы, ваша судьба, ваша жизнь. Основная функция мозга – выбор, но всякий раз выбор этот вынужденно не свободен, поскольку ограничен теми или иными причинно-следственными связями, которые мозг сам себе создавает на протяжении всей жизни. Связи эти мы называем временем – рекой, протекающей из прошлого в будущее. И вдруг это ограничение исчезает. Мозг, впавший в кому и отделенный от «своего» внешнего мира, начинает воспринимать информацию из других миров – может рассматривать другую пленку, собирать другой пазл, делать свои выборы в другой реальности, и тогда, если вам суждено когда-нибудь очнуться, вы будете вспоминать странные картины, странные истории, которые не могли с вами случиться. Но, черт возьми, именно это и рассказывают люди, побывавшие в коматозном состоянии или испытавшие клиническую смерть!.. А в редких случаях – и это, как я думаю, случилось с Веерке, – мозг, лишившийся информации о реальной жизни, начинает видеть, ощущать, понимать, анализировать все кинопленки сразу, все кадры всех жизней открываются ему, он смотрит на мир – не на один, а на все их великое множество – и выбирает тот кадр реальности, в котором мог бы оказаться. Выбирает хаотически, произвольно, ведь мыслительной деятельности нет, логика, поиск связей причин со следствиями спят мертвым сном. Что интересует Веерке? Собственная судьба. Почему с ним случилось такое? В одном из миров, на одной из кинолент, в одном из кусочков уже сложенного пазла он обнаруживает пришедшего к нему в квартиру Панфилло, в другом – Магду, решившую выяснить, наконец, отношения, в третьем – Казаратту, этого пронырливого соглядатая, в четвертом – тебя, Криста, в пятом – своего соседа Ван Хоффена, в шестом – Христиана, который не может примириться с тем, что его возлюбленная…

– Оставьте меня в покое, – сердито сказал художник.

– Представляете, какая колоссальная работа происходит в этом разгоряченном мозгу! Увидеть столько кадров, разложить этот пазл – неудивительно, что у Веерке началась горячка, это выделялась в виде тепла нерастраченная энергия, которой еще не придумано названия, поскольку никто пока не смог ее измерить или хотя бы отделить от прочих видов известных нам энергий.

– Рад, что моя лекция не пропала даром, – пробормотал Ритвелд. – Согласен, Веерке произвольно перемещается от элемента к элементу бесконечного пазла, и каждый из вариантов становится фактом нашей с вами жизни…

– Примерно так, – кивнул Манн, – и потому, как только Веерке умер…

Зазвонил телефон.

– Да, – сказала Кристина и протянула Манну трубку. – Это опять тебя. Мужчина, и, мне кажется, я узнала голос…

– Дорогой Манн, – сказал старший инспектор Мейден, – прошу прощения, если оторвал вас от приятной беседы.

– Ничего, – пробормотал Манн, – я и сам собирался вам звонить. Вы слышали, что Веерке…

– Умер, – закончил Мейден. – Да, конечно. Дело закончено. Вы не возражаете, если я сейчас к вам поднимусь – есть несколько вопросов, которые следовало бы обсудить незамедлительно? Кстати, господин Ритвелд тоже с вами?

– Старший инспектор, – укоризненно сказал Манн, – вы так и не сняли наблюдение за квартирой Кристины?

– Снял, – отрезал Мейден. – У меня нет претензий к госпоже Ван дер Мей.

– Тогда откуда вы…

– Я могу к вам подняться? – с ноткой раздражения в голосе произнес Мейден.

– Если это так срочно…

– Впусти его, – сказал Манн Кристине. – Это Мейден, он внизу.

Старший инспектор вошел в комнату быстрым шагом, мгновенно оценил диспозицию, подошел к Манну и сказал:

– Я всегда к вам хорошо относился, но у меня нет выбора. Я арестую вас по подозрению в убийстве Густава Веерке, протяните, пожалуйста, руки, спасибо, вы имеете право на защиту, можете позвонить своему адвокату, но учтите, что с этой минуты каждое сказанное вами слово может быть использовано против вас…

«Господи, – думал Манн, – почему он так многословен?» Наручники были холодными, сковывали движения, Кристина смотрела на Манна широко раскрытыми глазами, она ничего не понимала, а Ритвелд отошел к окну, чтобы не мешать.

– Вы совершаете ошибку, старший инспектор, – спокойно сказал Манн; конечно, это было наигранное спокойствие, он понимал, что каждое непродуманное слово действительно будет использовано Мейденом против него, и не потому, что старший инспектор так уж его ненавидит, напротив, он удручен, ему не нравится то, что приходится делать, но выбора у него нет, Мейден обнаружил что-то, лишившее его возможности выбора, что это могло быть, нужно спросить, но спрашивать нельзя, потому что каждое слово может быть использовано…

– Хотел бы, чтобы это было ошибкой, – вздохнул Мейден. – Вы были в больнице «Бредероде» в восемнадцать часов с минутами?

– Нет, – покачал головой Манн, – я был в дороге. Ехал сюда после разговора с вами.

– Жаль, – сказал Мейден. – Я всегда думал, что вы человек благоразумный и не станете спорить с очевидным. Вы поднялись на седьмой этаж, вас видели по меньшей мере четыре человека.

– Я не поднимался… – начал было Манн и прикусил губу. Нужно думать, прежде чем говорить. Четыре свидетеля? Кого, черт возьми, они могли видеть на самом деле?

– Поднявшись на седьмой этаж, вы направились к палате номер 714, вошли и пробыли там меньше минуты.

– Меня пропустили? – удивился Манн.

– Манн, вас там знают! Известно, что вы работаете по делу Веерке – по моему, в частности, разрешению.

– Я пробыл в палате меньше минуты, – повторил Манн, пытаясь из слов Мейдена представить последовательность событий, происходивших в больнице. – Потом?

– Надеюсь, что вы мне об этом расскажете, – укоризненно сказал Мейден. – Медицинская сестра, дежурившая в коридоре, позвонила врачу, и тот поспешил в палату, чтобы попросить вас удалиться. Когда он подошел, вы уже направлялись к лифту. Прошли мимо него с отсутствующим видом…