Удар гильотины
Шрифт:
– Вот именно! – Ритвелд поднял, наконец, голову и посмотрел Манну в глаза. Измученный у него был взгляд, молящий, художник хотел, чтобы Творец всемогущий избавил его от раздвоения в сознании, которого он совсем не хотел, избавил от памяти, которая ему была не нужна и которой быть не могло, потому что… потому что не происходило ничего такого в его жизни.
– Вот именно, – повторил художник, – у меня никогда не было ни малейшего желания познакомиться с бывшим мужем Матильды. Зачем?
– Но вы сейчас вспомнили…
– Так же,
– Deja vu, – кивнул Манн. – Сотни раз мы испытываем в жизни ощущение того, что с нами происходило, но происходить не могло… И быстро уговариваем себя, что ошиблись. Что вы вспомнили, Христиан?
– Вы же не станете…
– Я не побегу к Мейдену, если вы это имеете в виду. Если вас смущает присутствие Кристины, то можно попросить…
– Нет, – покачал головой Ритвелд. – Я хочу, чтобы Кристина слышала.
– Отлично, – Манн почувствовал, как гора упала с его плеч, это было реальное физическое ощущение: было очень тяжело, и вдруг стало легко – может, действительно груз свалился с плеч, а может, с души, или какая-то чисто химическая реакция произошла в организме – серотонин связался или, наоборот, выделился, это не имело значения: просто стало легко. – Мы оба вас внимательно слушаем.
– А пить, наверно, больше не надо, – сообщил Ритвелд и поставил, наконец, рюмку.
– Я как-то постепенно вспоминаю, – продолжал он. – Обрывки какие-то. Матильда сказала, что получила письмо от Густава. Мне не показала. Он, мол, хочет, чтобы она приехала, и он ей передаст чек… После развода оказались нерешенными имущественные споры, Густав должен был заплатить, но денег у него долго не было, они договорились об отсрочке… Тиль, я не вникал в их финансовые дела, меня это совершенно не интересовало, вы понимаете?
– Да, – сказал Манн. – Продолжайте.
– Матильда сама не могла поехать в тот вечер, у нее была встреча с клиентом, большой заказ, нельзя было упускать…
– И она попросила, чтобы поехали вы.
– Не просила. Она просто не поехала – и все.
– И все?
– Да. Все. Так и было. А потом начался пожар.
– Еще один пожар в вашей жизни, Христиан. Случай?
Ритвелд молчал, хмуро глядя на Манна.
– Но память вам подсказывает…
– Я вспоминаю вещи, которые… – пробормотал художник. – Deja vu, говорите вы?
– Христиан, очень важно, чтобы вы рассказали, а мы с Кристиной услышали. Deja vu имеет свойство рассасываться, растворяться, как сон, который вы прекрасно помните, проснувшись, но уже через пять минут не можете пересказать. Говорите, Христиан, говорите…
– А вы еще утверждаете, что не способны гипнотизировать… – усмехнулся Ритвелд. – Я помню, как ехал из Гааги, я в тот день был у Матильды… Ну да, так и было на самом деле. Хотя, что такое теперь – на самом деле? На самом деле я поехал домой? Или свернул на Дамрак? Оставил машину в каком-то переулке, где свет горел только в окнах, дорожная полиция в такие дыры не заглядывает, и если поставить машину на тротуар… Я всегда так делаю, если ненадолго. И пошел. Куда? Убейте меня, Тиль, я не помню, как я шел, куда, зачем…
– Deja vu, – сказал Манн. – Отдельные картинки. Не пытайтесь их соединить. Просто описывайте по одной, пока они не исчезли из памяти.
– Дверь… Коричневая дверь, узкая и высокая, ручка в форме головы быка, я еще удивился: почему бык, а не лев…
– Черный ход со стороны канала… – прошептала Кристина, смотревшая на Ритвелда широко раскрытыми глазами.
– Вы вошли… – сказал Манн, обняв Кристину за плечи. Не нужно было, чтобы она мешала разговору, любой посторонний голос мог сбить Ритвелда с мысли.
– Не помню, как вошел, – отрывисто проговорил художник. – Может, и не вошел. Не помню. Дверь помню. Комнату.
– Опишите. Вы ведь там никогда прежде не были.
– Я вообще там никогда не был!
– Да-да… Эта комната…
– Бог с ней, с комнатой, я не смотрел по сторонам… То есть, я не знаю. Какая-то комната, а когда пытаюсь вспомнить, большая ли и что там стояло, то… туман, серая пелена…
– Не нужно, – быстро сказал Манн. – Вспоминайте то, что вспоминается само. Не напрягайте память. Итак, в комнате…
– Веерке стоял у окна и смотрел на меня. Я не видел его раньше, а он меня, видимо, знал – во всяком случае, не удивился моему появлению, пошел навстречу, протянул руку – почему-то левую…
– Что было потом, Христиан?
– Я помню, как опустил окно, потому что с улицы вдруг подул холодный ветер.
– Опустили окно? Зачем?
– Откуда я знаю? Помню только, что опустил раму, она была тяжелая, опустилась быстро, как нож гильотины…
– Это тогда вам пришло такое сравнение или сейчас?
– Не знаю. Тогда, наверно.
– А Веерке? Что делал Веерке в это время?
– Не знаю. Не помню. Не видел. Я опустил раму и вышел…
– Вышли в ту же дверь, что и вошли?
– Конечно. То есть, наверно, откуда мне было знать, что там есть еще другой вход?
– Как уходили – не помните?
– Нет.
– И как опускали раму на голову Веерке?
– Не говорите глупостей, Тиль, я этого не делал!
– Память избирательна, Христиан…
– Я вообще не был в тот вечер у Веерке! Я был в Гааге у Матильды, спросите у нее!
– Пожалуй, – задумчиво проговорил Манн, – я расспрошу жителей в переулке… Если ваша машина там стояла, ее должны были запомнить – вы наверняка перегородили проезд.
– Спросите, – мрачным голосом сказал Ритвелд, – и если они скажут, что я там был, то мне останется одна дорога – в сумасшедший дом.
– Почему? Если вы это вспоминаете, значит, так было.
– Я был в тот вечер в Гааге. Мы с Матильдой говорили с клиентом в отеле «Каролина». И я никуда не ездил. Потом был пожар… Можно спросить…