Удар катаны
Шрифт:
— … Ночью подожгли дом. Пока же мы со слугами его тушили, толпой вскрыли амбары и забрали все подчистую. Весь картофель, все сено и зерно. И дом отстоять не удалось, — отпив очередной глоток и разбавив чай небольшой порцией коньяка, сказал Безбородко, слегка по-малороссийски гхекая. Он пересказывал новости из недавно полученного от брата, полтавского помещика, письма о волнениях крестьян. В прошлом году урожай по всей округе был хуже, чем обычно. Даже трава росла хуже и сена запасли меньше. И лишь картофеля собрали как обычно, но его-то выращивали в основном помещики. — Добрый был государь-император. Простил им недоимки, а они все равно недовольны…
— Разберутся местные власти. Кому розог выпишут, а кому хлебом помощь окажут, — беспечно махнул рукой мичман Азарьев. —
— Увидите, заберут у нас командира, либо заново во флигель-адъютанты, либо на «Сисоя», — ответил Безбородко
— Вечно ты, Евгений, заранее панику разводишь, — ответил Ливитин. Отхлебнул, подумал, но доливать коньяка не стал. — Он у нас всего два года, третий пошел, куда его забирать? Побудет с нами еще, дождется корабля из капитального ремонта…
— Дождемся ли конца ремонта мы все, — снова вступил в разговор мичман Азарьев. — Застрянем на заводе надолго, как «Бедовый» и разгонят нас по экипажам. Потом вообще на другие корабли, несмотря на приказ его императорского величества, назначат. Так и расстанемся, господа.
— И ты страху нагоняешь, — усмехнулся Ливитин. — Зачем нас разгонять будут, если и без нас офицеров, желающих выплавать ценз, хватает.
— Может быть, и хватает, — согласно кивнул Безбородко. — Вот только не все хотят на большие корабли.
— Правильно говоришь, Евгений, — подержал его Азарьев. — Самая лучшая служба, конечно, на миноносцах. Не очень спокойная и не слишком легкая, с учетом учений и бытовых неудобств, — он обвел рукой кают-компанию, в которой, за неимением других мест жили все офицеры. — Да, если смотреть со стороны — сплошная работа с редкими перерывами на ремонт. Да тогда тоже дела хватает. Но все же отличная служба. В море — дома, и фрунтом[3] не напрягают. Совсем не такая, как на больших кораблях, которые от самого размера разводят всевозможный фрунт и торжественность в казарменном стиле. Огромная такая штука тысяч в пятнадцать тонн стоит или неторопливо идет по морю, почти не замечая погоды. Начальства много больше, чем хотелось бы, и команды столько, что даже лиц не запомнишь. В помещениях можно заблудиться, а в каютах нет иллюминаторов, и круглые сутки гудит вытяжная вентиляция. Не видишь ни моря, ни берега, а только свою стальную коробку, и вся работа мичману доступная — вахтенным офицером стоять. А вокруг одна с утра и до ночи проводят одни и те же учения и приборки, с музыкой и церемонией поднимают флаг и с музыкой его спускают. Часто же вообще стоит в гавани на одном и том же месте, разворачивается по ветру, от времени до времени малость дымит и больше ничего не делает. Скука-с… Порой вместо этого лучше на земле, в экипаже лямку тянуть. По крайности в город можно выйти и с дамами встретиться.
— Да ты, Николай, оказывается настоящий поэт миноносной службы, — восхитился Ливитин. — Писать не пробовал? Глядишь и Станюковича по популярности обойдешь.
Ответить Азарьеву помешал вошедший в кают-компанию прямо в «прогарном платье» механик миноносца, поручик корпуса инженер-механиков флота Саввич. Выглядел поручик словно трубочист, только что закончивший очистку дымоходов в каком-нибудь изрядно большом особняке. И запахи от него и его обмундирования соответствовали этому образу.
— Фи, Сергей,что за гафф[4]? — удивился Ливитин, отвечающий, как старший офицер корабля, и за порядок в кают-компании.
— Приношу мои глубочайшие извинения, господа. Но жажда замучила совсем. Проходить не буду. Дайте стакан чаю, — попросил Саввич. — Выпью и побегу назад, работать.
— Что, настолько нехорошо? — участливо спросил Безбородко. Саввич, жадно глотая из кружки налитый и поданный ему ближе всего сидевшим к выходу Азарьевым чай, красноречиво промолчал. Отчего всем стало сразу понятно, что их положение действительно хуже губернаторского.
— Та-ак, — посмотрев на висящий на стене барометр, протянул задумчиво Ливитин. — Барометр по-прежнему падает. Что
— А ничего хорошего, — ответил наконец отдышавшийся и допивший воду Саввич. — Во втором и третьем котлах лопнули трубки, по несколько штук сразу. Первый пока держится…
— А четвертый? — спросил Азарьев.
— Четвертый растопить не можем — начала осыпаться кирпичная кладка. И помочь вы не врд ли можете — нужны знающие работники. Прошу извинить, господа, но я пойду… время, — Саввич отдал кружку Азарьеву и вышел из кают-компании.
— Черт бы побрал этот Невский завод и всех его инженеров, … через пень в центр мирового равновесия, — грязно выругался Азарьев. — Подсунули флоту миноносцы самой скверной выделки. Четвертая авария за месяц на четырех кораблях!
— Добрый был государь Георгий. Слишком добрый, — печально заметил Безбородко. — Получается, это мы попали, господа. Сейчас заштормит, и будем мы болтаться, как оторвавшийся поплавок. «Гангут» вот также попал…
— Атс-тавить панику, — негромко, но отчетливо приказал Ливитин. — Азарьев, идите и поменяйте командира. Мы с вами, мичман, — он повернулся к Безбородко, — готовимся в помощь Саввичу. Кондуктору Иванову передайте, пусть всех свободных матросов к этому же готовит…
Шторм пришел точно в тот момент, когда механики почти закончили ремонт третьего котла. Не успели совсем немного, но теперь на машины работали сразу первый и второй котлы. Давление во втором котле начали поднимать сразу, как только сменили лопнувшую трубку.
Первый шквал начинающегося шторма налетел неожиданно и сразу раскачал корабль. Ремонтные работы пришлось остановить. Оставалась еще надежда, что на время и что шторм быстро кончится. Но вслед за первым шквалом налетел второй. Всем стало понятно, что контрминоносец попал в жесточайший шторм. Огромные волны кидали небольшой, всего в триста пятьдесят тонн водоизмещения, кораблик, словно мячик для пинг-понга. Вода потоками вливалась через вентиляционные раструбы внутрь корабля. Но самое страшное оказалось в том что водоотливные средства корабля не работали, ибо забортные водоотливные отверстия насосов из-за попадания воды во внутренние помещения миноносца еще после испытаний попросту заткнули деревянными пробками. О которых все забыли и вытащить которые во время шторма, как выяснилось, было практически невозможно. При попытке вытащить хотя бы одну едва не смыло за борт мичмана Безбородко. Спас канат, которым его обвязали. Обошелся сломанной рукой и, похоже, парой ребер. Потерявшего сознание Евгения Иосифовича трое матросов с трудом отнесли-оттащили в кают-компанию, где и зафиксировали на койке мягкими ремнями. А шторм все не утихал и вода заливалась внутрь все больше и больше. Попав в уязвимые места электропроводки, она вызвала многочисленные замыкания. В результате погасли освещение и ходовые огни.
Тяжелее всего приходилось кочегарам. Попадая через вентиляторы внутрь кочегарок, вода частично превращалась в пар, заполнявший все помещение. Кроме того, она накапливалась на полу и «поддувальных поддонах». При резких размахах качки вода вместе с брикетами угля перекатывалась с борта на борт, сбивая с ног кочегаров. Кочегары вскоре измотались до предела и не могли уже поддерживать требуемое давление пара. В кочегарки спустились не только все свободные от вахты, в том числе кок и фельдшер, но и офицеры. Пар между тем продолжал садиться, скорость миноносца снизилась до одного узла, и он перестал слушаться руля. Положение становилось критическим. Из-за отсутствия пара вскоре все системы жизнеобеспечения миноносца вышли из строя. Ручная помпа сразу засорилась. Воду откачивали ведрами. Команда миноносца укачалась настолько, что, по словам командира: «...человек терял всякое самообладание и превращался в труп». Пришлось отозвать из кочегарки фельдшера. Который творил чудеса не хуже какого-нибудь святого, возвращая с помощью спирта, кулаков и какой-то матери «трупы» матросов к жизни и борьбе за живучесть корабля. Крепче всех оказался командир. Анжу, уверенно держался на ногах и, казалось, присутствовал одновременно в трех-четырех местах, подбадривая людей и руководя работами…