Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
– Благодарю тебя, Боже, за то, что услышал мои молитвы и вернул мне Эдуарда!
– Вы ошиблись, мадам, я Йозеф, сын Эдуарда.
Женщина смотрела на него и кивала:
– Как же я счастлива, Эдуард!
Она притянула Йозефа к себе, обняла изо всех своих старческих сил и не отпускала несколько долгих мгновений.
– Господь милостив, они не причинили тебе вреда! Ты вернулся живой и здоровый, значит я не зря молилась.
Она похлопала его по спине, и тут Йозефа осенило:
– Вы… мадам Маршова?
– К чему церемонии, зови меня Анна.
– Как же давно мы с вами не виделись, мадам Маршова, неудивительно, что я вас не узнал.
– С чего это ты начал говорить мне «вы»? я качала тебя на коленях и отца твоего прекрасно знала – достойнейший человек, был представлен императору… Не делай такое удивленное лицо, Эдуард, ты ведь помнишь своего отца, вы с Густавом невероятно похожи!
Мадам Маршова владела доходным домом, где жили Капланы, домом по соседству и еще одним в районе Подоли. Вопреки всем тяготам бытия, худшими из которых были ее неблагодарная невестка и никчемный сын, она цепко держалась за жизнь. Эта хрупкая женщина всегда очень заботилась о своем здоровье, обожаемого мужа она похоронила полвека назад (время идет так быстро!) и сдавала квартиры лучшим пражским врачам, чтобы в случае надобности получить консультацию у любого из них. Мадам Маршовой исполнилось девяносто шесть лет, она многое забывала, путая лица и события своей долгой жизни, но прекрасно помнила славные времена империи, была смешлива и отлично себя чувствовала – застарелый ишиас не в счет! Ее старший сын, первый мужчина в семье, доживший до семидесяти семи лет, потерял всякую надежду унаследовать состояние. Все его попытки объявить мать недееспособной и запереть мадам Маршову в сумасшедший дом наталкивались на непреодолимое препятствие: ее пользовали лучшие пражские доктора и ни один не стал бы свидетельствовать, что очаровательная старая дама «не в себе», как утверждает ее алчный сынок. Да, годы берут свое, ей нужно больше отдыхать, она слегка рассеянна, но в остальном… Судьи всякий раз решали дело в пользу мадам Маршовой. Она отказывалась признавать, что память иногда подводит ее. Мадам Маршова могла перечислить имена всех австрийских правителей и их жен, начиная с Оттона I, именно этот факт ее невестка как раз и считала признаком старческого слабоумия. Она продолжала жить в своей огромной квартире и ужасно обрадовалась возвращению Эдуарда Каплана, который так замечательно лечил ее поясницу: она боялась, что доктор сгинул навек.
Старушка пригласила «Эдуарда» на рюмочку мадеры, чтобы отпраздновать встречу, и Йозеф, сто лет не пивший божественного вина, не стал отказываться. Мадам Маршова отдала ему ключ от квартиры, сказав, что туда два года никто не входил, кроме домработницы Ирины, которая раз в месяц делала уборку и проветривала комнаты. Домохозяйка простила своему любимому жильцу долг за два года – «пусть кумушки говорят что хотят!» – и даже не стала повышать квартплату. Учитывая послевоенную дороговизну, старушка сделала Йозефу воистину королевский подарок.
– Таких хороших жильцов, как ты и твой отец, сегодня днем с огнем не сыскать! Какое счастье, что ты вернулся, да еще так чудесно выглядишь.
Кристина и Павел ждали в прокуренном кафе под аркадами площади и уже начали беспокоиться, но тут появился Йозеф. Он сел за столик, залпом выпил стакан вина и долго молчал.
– Отца арестовали два года назад – до или после покушения на Гейдриха [104] , мне узнать не удалось. В квартале была облава, всех евреев выгнали из домов и увезли, больше никого из них не видели.
104
Гейдрих, Рейнхард Тристан Ойген (1904–1942) – государственный и политический деятель нацистской Германии, начальник Главного управления имперской безопасности (1939–1942), заместитель имперского протектора Богемии и Моравии (1941–1942). Один из инициаторов «окончательного решения еврейского вопроса». Гейдрих был убит в Праге парашютистами-диверсантами Британского управления специальных операций, этническими чехом и словаком.
– Я был прав, – сказал Павел. – Их наверняка отправили в лагеря, в Польшу или в Германию. Мой отец сгинул в Терезине [105] , на севере Богемии. Кое-какая информация проходила, были свидетельские показания, аэрофотосъемка, но поверить в это было невозможно, а потом, после освобождения, русские фотографировали Освенцим, через две недели американцы вошли в Дахау, лагерь в двух шагах от Мюнхена, и мир содрогнулся от ужаса.
– Думаешь, найти его живым нет никаких шансов?
105
Терезиенштадт (Терезинское гетто) – нацистский концлагерь, создан в ноябре 1941 г. на базе тюрьмы гестапо в чешском городе Терезин. С 1942 г. нацисты стали массово депортировать сюда евреев с территорий Германии и оккупированных европейских стран. Среди заключенных было немало ученых, литераторов, музыкантов, политиков с международной известностью. Лагерь освободили советские войска 9 мая 1945 г.
– Мы попытаемся навести справки, я тебе обещаю, но насчет моего отца я иллюзий не питаю.
Они заказали кофе.
– О чем вы говорили два часа? – спросила Кристина.
– Кажется, я как две капли воды похож на отца, каким он был в тридцать пять, и на деда тоже.
Йозеф рассказал друзьям, как отреагировала на его появление старая мадам Маршова, показал им ключ от квартиры. Время было позднее, они не знали, где переночевать, Кристина считала, что незачем идиотничать и тратить лишние деньги, когда вот он, отцовский дом, Йозеф воспротивился, и они слегка поцапались. Он очень устал. Был на взводе и просто не допускал мысли о том, чтобы вторгнуться в квартиру отца, заменить, нет – подменить его. Ни за что! Кристину удивила такая реакция, она сочла его слишком сентиментальным, но и трогательным тоже и спорить не стала.
Павел предложил друзьям пожить у него, и они оказались все вместе в квартире его отца, окончившего свои дни в концлагере. Павла это не смущало.
Кристина не чувствовала себя чужой в Праге, так похожей на Париж и Алжир. Дома они ужинали, только если Павел приглашал друзей, часто бывали в ресторанах, заводили новые знакомства, могли ночь напролет просидеть в баре, поглощая гектолитры пива и до хрипоты споря о путях преобразования страны. Почти Монпарнас, только кухня ужасная.
Ночные заведения столицы снова открыли двери для посетителей, и народ валом валил послушать новоорлеанский джаз и потанцевать. Чаще всего они ходили в «Люцерну», прокуренный клуб, где Йозеф часто бывал в молодые годы, и никак не могли решить, что за музыка этот самый джаз – капиталистическая, потому что американская, или революционная, раз ее сочиняют и исполняют негры, чьи права и свободы попираются в «стране контрастов».
Однажды вечером к их столику подошла молодая женщина в платье с глубоким вырезом.
– Вы… вы Йозеф Каплан? – спросила она.
Йозеф кивнул.
– Вы… ты меня не узнаешь?
Он смотрел на красавицу, пытался вспомнить ее лицо – и не мог.
– Тереза… Я Тереза Кимлова, мы познакомились до войны, когда ты учился на медицинском.
– Учился, – подтвердил смущенный Йозеф. – Мы сокурсники?
– Нет, я была на филфаке и теперь преподаю литературу. Неужели я так сильно изменилась?
– Я плохо запоминаю лица.
– Мы часто танцевали здесь, в «Люцерне», а потом ты неожиданно исчез.
– Мне очень жаль, но я правда ничего не помню.
– Представь нас, Йозеф, – попросил Павел, поправляя бабочку.
– Тереза, этой мой друг Павел.
– Счастлив познакомиться, мадемуазель, я Павел Цибулька из Брно. – Он широко улыбнулся и пожал ей руку. – Дипломат.
– А это Кристина, моя подруга.
– Понимаю, – ответила Тереза. – Добрый вечер.
– Кристина, это Тереза, моя старая знакомая, – сказал по-французски Йозеф.
– Вы француженка? – спросила Тереза, переходя на язык Арагона и Сартра.