Удивление перед жизнью

Розов Виктор Сергеевич

И еще одной драгоценной чертой обладал Масс — доброжелательностью. Говоришь с ним — и будто греешься на солнышке.

После смерти Натальи Львовны быстро стал угасать и Владимир Захарович. В последний раз я навестил его, когда он уже едва — едва мог сойти со светелки своей дачи, был крайне дряхл, оброс бородой, от всех его сил остались только прежние приветливость и доброжелательность, светившиеся в глазах.

В даче его живут теперь наследники — Аня с мужем и двумя детьми, — живут, как я чувствую, полной жизнью и тоже строят, строят. Но уже что-то новое. Новую времянку, финскую баню, пристройку…

Слева от Масса жил ученый Авдиев. Знал я его мало и видел только гуляющим со своей собакой,

немецкой овчаркой. Он тоже был в возрасте, но гулял всегда каким-то бегущим дробным шагом, будто спешил, или наклон его тела вперед создавал впечатление — словно он падает, отчего и идет так стремительно, чтоб не упасть. Когда-то я слышал шуточное замечание: люди, долгое время имеющие собаку, сами становятся похожими на нее лицом. Пусть не обидно будет покойному Авдиеву, но он поразительно подтверждал эту шутку. И чем быстрее летели годы, тем ближе становилось это сходство.

После дачи Авдиева шла маленькая улочка, и если ее пересечь, то на углу стоит дача Геннадия Фиша. Он умер как-то неожиданно, не будучи человеком преклонного возраста. В память о нем у меня сохранилась книга о Норвегии — стране, в которой он часто бывал, хорошо знал и обстоятельно о ней написал.

Со многими в поселке я был знаком, что называется, шапочно. С самого начала между нами было джентльменское соглашение — не ходить друг к другу в гости. Наши дачи, по идее, не предназначались только для отдыха, а в первую голову считались рабочим местом. И это было именно так. Суматошная Москва со своими бесчисленными мелкими делами, без умолку дребезжащим телефоном, непременными посетителями, собраниями, заседаниями, совещаниями, да и просто уличным гулом для многих малоподходящее место для работы — невозможно сосредоточиться. Я написал «для многих», так как лично мне вся эта чехарда почти никогда не мешала. Я обладал счастливым свойством отключать уши, если в уме вертится что-то соблазнительное для работы. Думаю, буду обладать этим свойством и в дальнейшем. Писатели, которым мешает даже карканье ворон, вызывают у меня подозрение.

—, Дима, не греми посудой, ко мне идет гениальная мысль, — такую реплику однажды бросила своему мужу Наталья Сац, ког — да тот мыл посуду, а мы с ней говорили о делах строящегося в Алма — Ате театра для детей и юношества.

Впрочем, я всегда стараюсь считаться со свойствами других людей. Совсем не хочу походить на других и был бы в ужасе, если бы другие походили на меня. Разнообразие — вот радость жизни. Киплинг заметил: «Нас привлекает только новое, если старое не достигло степени любви». На даче писать хорошо, но можно понять и Флобера, который задергивал шторы на окнах своей виллы в Круассе, так как считал, что природа подчеркивает бессмысленность его труда. Как говорится, куда ни кинь, все клин.

Нет, нет, на даче всегда хорошо — и когда работаешь, и когда копаешься в земле, и когда просто сидишь на крылечке и видишь мир.

Рядом с Фишем жил Сергей Петрович Антонов. Но дача ему надоела, и он ее продал. Видимо, опостылели дачные заботы. Их всегда пропасть. Да, да, дача — это еще и мучение. Цепь мучений. Подгнил забор, сорвало ветром черепицу, протекает потолок, уже гниют доски пола, облупилась краска на окнах, отваливается штукатурка, разъехалась отмостка, объявились мыши, где- то пробило телефонный кабель, перегорело электричество, под землей лопнула водопроводная труба, неполадки с газом… В даче кто-то должен жить круглосуточно.

Гроссмейстер Котов Александр Александрович, дача которого рядом с антоновской, тоже умер. А с какой трогательной радостью он показывал мне свою еще не достроенную дачу, когда я только обдумывал, покупать ли мне участок у Зархи! Провел по всем недоделанным комнатам, распахнул дверь, ведущую на будущую верхнюю террасу, советовал,

предостерегал от всевозможных ошибок. А потом… Потом он неподвижно сидел на лавочке у соседских ворот. Взгляд его был тускл, безразличен, угнетен. Болел и покорно ожидал конца. Жизнь его, бесспорно, была интересной, полной динамики, разумеется, с разными математическими знаками — плюс, минус. Первая его жена умерла давно, и в поселке появилась новая женщина с сыном Сашей. От первой у него был сын Володя. Оба паренька сдружились с моим Сережкой и часто паслись на моем участке. Вообще у Сергея была куча приятелей, и у меня в доме и во дворе стоял тот юный звонкий гомон, который всегда дорог моему сердцу. Приятелей у Сергея было человек восемь — двенадцать. Мне это никак не мешало ни работать, ни отдыхать, хотя вели они себя иногда безобразно, и я даже кому-то из них дал по шее. Все эти мальчики и девочки были преславные, все уже, как говорится, вышли в люди, всем уже за сорок. Дружат с Сергеем и сейчас, хотя жизнь всегда разбрасывает юношеские, кажущиеся навек соединенными союзы во все концы страны и даже света. Всем поначалу кажется, будто это о них написал Пушкин:

Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…

А жизнь сурова, делает отбор и дележку.

Если добавить к этим ребятишкам еще огромное количество родных моей жены — тетю Маню, тетю Катю, тетю Любу с мужем, тетю Веру, ее сестру с мужем, брата с женой и всех племянников, которые тоже каждое лето отдыхали у меня, — то кто — ни- будь из читающих ахнет и скажет: «Да как вы могли вынести все это!» А я отвечу: «Был моложе. И люблю все эти шумные молодые и даже старые компании».

Если перейти еще один переулок, то в угловой даче сейчас живет Эльдар Рязанов, замечательный кинорежиссер, соавтор сценариев и человек, по — моему, славный. А дачу эту построил Роман Лазаревич Кармен, кинооператор знаменитых в свое время хроник. Хотя Кармен часто и подолгу уезжал в экспедиции, все же на даче бывал нередко. Сухонький и жилистый, он, казалось, был запрограммирован на долгую жизнь. Думаю, Кармен просто переработался, да и дома, кажется, в последние годы его одолевали какие-то неприятности.

А рядом с дачей Кармена жил мой друг Михаил Абрамович Червинский, о котором я уже упоминал. Он работал в соавторстве с Массом — тоже как драматург и как поэт — сатирик. Ах, какой замечательный был человек! Ну, не знаменитый писатель, нет. И что? Человек прекрасный! Это тоже на вес золота. Вот у него я бывал часто. И он у меня. Беседы сердечные, легкие, веселые, даже если костили кого-нибудь на все корки, — писатель ведь всегда или от всего в восторге, от какой-нибудь ерунды, или все ему опротивело, мечет громы и молнии и обрушивает цунами на сущий пустяк. Люди своеобразные. Лучше всех написал о них Александр Блок:

За городом вырос пустынный квартал На почве болотной и зыбкой. Там жили поэты, и каждый встречал Другого надменной улыбкой…

Я помню эти стихи с ранних лет, когда еще в уме не мелькало, что сам буду жить в писательском доме, в писательском поселке в Красной Пахре.

…Большой для меня потерей была смерть Червинского. Друга потерял.

И жена его Сарра Юльевна тоже была славная, приветливая женщина. Всегда-то чем-нибудь вкусненьким попотчует. Умела готовить и любила искусство кулинарии. Особенно великолепен был в ее исполнении торт из мороженого. Просто чудо: внизу и сверху горячий бисквит, только что вынутый из духовки, а внутри мороженое.