Удивление перед жизнью
Шрифт:
Потом я работал в слесарных мастерских. И надо сказать, с удовольствием. Мне нравилось работать на любом станке, на который меня ставили. И я думал, что, может быть, буду каким-то мастером в этом деле, но ничего не вышло.
Я поступил учиться и учился целый год в индустриальном техникуме, на электротехническом отделении, но электрик из меня тоже не получился. Проучился я год и ушел из этого очень хорошего техникума. Увлекся театром.
И тогда-то мы своими силами создали в Костроме театр для детей, ТЮЗ.
Я с головой в это дело ушел. И день и ночь жил только театром. А потом поехал в Москву в театральную школу учиться на актера.
Но еще
И вот в 34–м году я поступаю учиться в театральную школу при Театре Революции и, конечно же, мечтаю скорей, как можно скорей пойти в МХАТ и посмотреть на того, о ком я так много слышал.
Первый спектакль, который я увидел, был «У врат царства» К. Гамсуна. Там играли Качалов, Еланская, Орлов, ну, может быть, еще кто-то, но я сейчас не помню, потому что прошло больше шестидесяти лет.
Я плохо запомнил пьесу, потому что не отрываясь смотрел на Качалова: подумать только, я вижу его живым, вот прямо живым на сцене! Он играл Ивара Карено. Это был образ человека благородного. человека ученого, в какой-то степени даже эстета.
Вышел я из театра счастливый, что видел живого Качалова. У меня все, конечно, заслонил именно он, его тембр голоса, бархатный такой, красивый очень, его стать крупная, его крупные благородные черты лица. В общем, я познакомился, если можно так выразиться, с Василием Ивановичем Качаловым.
Следующий спектакль, в котором, я его довольно скоро увидел, был «На дне», где он играл Барона. И вот тут уж я пришел просто в какой-то невероятный восторг. Он играл босяка, человека, опустившегося на самое дно жизни, обтрепанного, с какими- то волосами — перьями на голове, картавящего — словом, это был совершенно другой человек. Невозможно было себе представить, что в пьесе «У врат царства» играл тот же самый актер. Это была метаморфоза, это было какое-то чудо. Все играли хорошо. Конечно, «На дне» в Художественном театре — спектакль известный, но Качалов — это было что-то невероятное. И я убедился, что он гений. Я не видел никогда такого перевоплощения из одного образа в другой, совершенно противоположный. И долго ходил под впечатлением игры Качалова в этом спектакле. Все думал: ну как же можно из такого рафинированного интеллигента, как Ивар Карено, превратиться в настоящего, из самых трущоб, падшего человека. И тогда я совершил такую акцию, что ли. Я написал письмо Качалову. Поклонников у него были тысячи, я слыхал, что по ночам, вернее к концу спектакля, во дворе и около ворот театра сбивались целые толпы, чтобы только видеть Качалова, когда он выходит. Я не стоял у этих ворот, не ждал, когда он выйдет, я написал ему письмо. Наверное, это было детское, наивное, восторженное письмо. Я писал, в каком я восторге от такой изумительной игры, от такого чуда.
Забегу немножко вперед и скажу, что позднее я видел Качалова в концерте, на сцене бывшего Незлобинского театра, тогдашнего филиала Большого. Он читал сцену сразу за двух человек: за Барона и, кажется, вот, к сожалению, память меня подводит, не то за Сатина, не то за Бубнова, а может, еще за кого-то. Он сидел на стуле и вел диалог. Я закрывал глаза и слушал и, как говорится, давал голову на отсечение, что на сцене два человека, а это был один — Василий Иванович Качалов.
Так вот, я немножко отвлекся в сторону. Продолжаю о моем письме.
Я писал, какое он произвел на меня впечатление и как я счастлив, что видел его на сцене. Но так как жилища у меня не было, обратный адрес указал такой: Москва, Главный почтамт, и фамилию свою. Каково же было мое удивление, когда через какое-то время, ну, не знаю — две недели, месяц может быть, придя на почтамт на улице Мясницкой взять корреспонденцию, которую мне все-таки присылали из Костромы мои друзья, я получаю письмо от Василия Ивановича Качалова.
Это что-то невозможное. Я открываю конверт — там его фотография великолепная и надпись: «В. Розову привет от В. Качалова». Вот эта открытка с надписью у меня и сейчас стоит на столе.
Я уже вспоминал о том, как вернулся с войны и вошел в свою келью Зачатьевского монастыря, где я тогда жил и откуда ушел на фронт. Все пожитки, что там были, — все исчезло, но громадный ящик из-под папирос со всяким хламом уцелел. И среди этого хлама я нашел карточку с надписью Василия Ивановича Качалова. Вот она сейчас стоит у меня на столе в рамке.
Впоследствии я видел Качалова во всех ролях, которые в то время он играл. Вплоть до последней — Захара Бардина в пьесе Горького «Враги». И был, как всегда, поражен: вот вышел Захар Бардин, старый барин, и я не сразу понял, что это Качалов, пока он не заговорил. Голос у него был просто чудо, хотя он его менял согласно роли, но этот голос нельзя было не узнать. Пресса тогда писала, что лучшая удача театрального сезона — это Захар Бардин в исполнении Качалова.
Подобного больше я никогда не видел. Перевоплощение, по- моему, совершенно исчезло из нашего театра. Всегда, за любым, самым лучшим исполнением я видел актера, того же самого, которого видел накануне, вчера, позавчера, третьего дня, полгода тому назад… Хотя актеров отличных у нас было, да и есть огромное количество.
Я потом ходил на качаловские концерты. Он читал много. Очевидно, любил выступать в концертах. Чаще всего я слушал его в Доме ученых. Ведь Дом ученых находится неподалеку от Зачатьевского монастыря, и вот я сперва один, а потом уже вместе с женой, проникал туда и слушал Качалова. Он читал преимущественно стихи, прозу меньше.
Какое наслаждение было слушать его. Причем отмечу одну деталь: насколько он был ответственен. Я много чтецов слушал. И иногда бывали случаи, когда чтец вдруг забывал текст, останавливался, но как-то так выходил из образа, вспоминал и продолжал дальше. У Качалова один раз тоже случился такой конфуз. Он читал Блока и забыл строчку. И вот меня что поразило: он уж был человек пожилой, знаменитый, признанный, ничего ему не стоило остановиться, вспомнить строчку и продолжать дальше. Но он схватился руками за голову от ужаса, что он забыл, понимаете, от ужаса!.. Такое в нем было чувство ответственности. Ну, потом, конечно, вспомнил и стал читать дальше.
На этом же вечере он читал, это единственный раз я слышал, монолог из «Анатэмы» Леонида Андреева. Я спектакля этого не видел. Он уже не шел в мои времена на сцене Художественного театра. Так вот, это был не человек, это было какое-то существо. Все какое-то как бы без костей… ну вот, кажется, сейчас он может обернуться змеей, или ящерицей, или каким-то зверем, или даже рыбой какой-нибудь… Такая гибкость, посадка головы, весь корпус, ноги, руки… Я поразился: до чего же человек перевоплощается всем своим существом, каждой клеткой своего тела. Он становится совершенно другим. Я это видел, и это было незабываемо.