Угличское дело. Кинороман

Блажиевич Денис Викторович

– И зачем это? Орехи колоть?
– спросила Мария , рассматривая изящно сделанную железную вещицу.

– Орехи?...И в самом деле орехи. Гляди работа какая.

– Делать немцам нечего. Всяк изгаляются. Взять молоток и тюкнуть....А тут навертели.

– И нам бы так. Ум отягощать. Характер слоить. Иначе ни себя, ни царства не удержим. Сожрет нас немец.

– А мы по нему из пушки как вдарим.

Борис рассмеялся и поцеловал душистое мягкое плечо.

– А он нас без всякой пушки. Через этот орехокол.

– Выдумываешь?

– Хорошо бы. Что там у царя с Ириной?

– Снова о делах.

–

Малость самую.

Мария отодвинулась от мужа.

– Глаз не кажет батюшка царь. А если и кажет, то с твоей Ириной все о красоте душевной болтают. О телесной забыли совсем.

– Плохо.

– А по мне так и пожалеть царицу. Каждый год детей рожает и все мертвые. Не пускает бог.

– Помочь ему и себе надо. Что? - Борис посмотрел на жену и продолжил быстро.
– Укореняться надо, Маша. На волоске висим, а волосок тот жизнь царя. А ты видишь, какая она тонкая.

– Может с Шуйскими с Романовыми сплестись?

– Мало сплелись? Федор Романов двоюродный брат царя. Шуйский Дмитрий брат Василия через сестру твою свояк мне. Все одно. Волки. Волки. Сестра твоя. Ведь она теперь Шуйская.

– А я Годунова.

– Свора чужая, безжалостная.

– Мы не такие.

Борис молча поцеловал жену, но оставались вместе они не долго. Посол литовский не мог ждать. Не такие теперь были времена.

ХХХ

Жил Битяговский недалеко, на бывшем подворье Кирилловского монастыря. За избой на высокой каменной подклети был невеликий яблоневый сад. Там стоял длинный узкий стол с такими же лавками. Водянистое небольшое солнце, пробивалось сквозь грязные облака вниз к западу. Битяговский сел во главе. По бокам были его жена и батюшка Огурец. Потом сели Каракут с Рыбкой. Прислуживал Мишка Качалов с перекинутым через плечо рушником. На хорошего сукна скатерти были расставлены закуски, жбаны с пивом и медом, а по середке совсем уж боярская еда. Средних размеров лебедь с перьями и моченым пошлым яблоком в оранжевом клюве. Битяговский поспешал, ел и говорил одновременно.

– Жить вас у батюшки Огурца определим. Он вдовый. Ни вам стесняться, ни ему бояться нечего.

– Для охраны нас оставляешь?
– спросил Каракут.

Битяговский помедлил.

– Дело важное...Нужно к правителю злоумышленника доставить.

Рыбка расправился с печеной курицей и принялся за чьи-то почки. Он сгреб их с края стола, куда их поставил для себя Мишка Качалов.

– Что за тать?

– Андрюшка Молчанов. Колдун Нагих. На правителя и семью его драгоценную порчу наводил.
– дьяк помедлил и добавил давно в душе носимое.

– Бояре грызутся и лаются между собой. Один урон. Я знаю. Все видал. Где мы только с матушкой не служили.

Жена дьяка как-будто только ждала возможности вступить в разговор. Женщиной она была иконного вида с тонкими чертами и большими спокойными глазами. Без смирения, но с твердостью необыкновенной.

– Воронеж.
– поделилась она воспоминаниями.
– Страшнее места не видала. Даже Астрахань не так. Пусть там и персы в халатах вместо людей. Ни каши, ни щец. Одна белуга да осетр, рыбка превонючая. А как татарва из степи приползет всем табором. Хошь не хошь в осаду садись, от стрелок их горючих отбиваться и арбузами солеными животы набивать. Жуть.

Тьма египетская.. И все одно не Воронеж.

Битяговский запер этот словесный поток, на свою колею обихоженную свернул.

– Царь Иван вот где семьи боярские держал. На нас дьяков да людишек дворовых опирался. Тогда порядок был.

Каракут встретил взгляд Битяговского и доверился. Сказал потаенное.

– После Ивана полстраны в запустеньи. Бурьян и руины. Новгород, Тверь казнил. Хуже Мамая.

Битяговский отставил пиво. Сказал убежденно.

– Нет его в том вины....Признаться...Что же...Иногда....А теперь так думаю. Нет вины, коли палки в колеса. Теперь что? Лучше? Я дьяк царский и не знаю как поезд в Москву отправить. Дойдет ли? Не от разбойников стерегусь. От родни царской. Тьфу ты! Нагие на меня зуб точат, а меня правитель поставил казной ведать, что на их завод государь определил.

Поп Огурец тихо подхватил.

– В осиное гнездо. Чистый свет. В осиное гнездо.

Битяговский продолжал.

– Не было бы меня...Что? Все по ветру пустили бы или измену затеяли потаенную. Куда Москве без дьяка? Никуда.

Каракут не согласился.

– Сибирь без всякого дьяка взяли. С бою люди вольные.

– С бою? А чтобы вы с ней этой Сибирью делать стали бы? Где Ермак ваш, люди вольные? Убил его Кучум. Кабы не Трубецкой воевода с дьяками и пушками видали бы вы эту Сибирь как собственный Зад Задыч. Извиняй матушка, прости батюшка. Мы дьяки- служилый народ. Мы хребет державы. Пока нас не переломишь, Москве царством государством слыть.

Посреди молчания Рыбка крякнул.

– Выпить-то уже можно? Иссушил словесами...Ух ты. Что это?
– казак смотрел в кубок.

– Аквавита. Вино хлебное.
– ответила ему жена Битяговского.

– Как стрельнуло.
– изумлялся казак.
– По сердцу.

Рыбка провернул в руках двузубую вилку.

– А ты что думаешь, казак?
– не отставал дьяк. Хотел продолжения и подтверждения вынянченных мыслей.

– Думаю как за птицу эту царскую ухватится. Не с перьями же ее жрать. Или с перьями? Каковы там в высоких теремах правила?

Мишка Качалов поспешил помочь.

– Гляди, как царская птица открывается.

Мишка взял лебедя за горло двумя пальцами. Поднял вверх. На чеканном блюде лежала жареная курица.

– Опять курица?
– сказал Рыбка.

Битяговская похвасталась,

– Верченая. Мы их в тесноте держим. Чтобы жиром заплывали.

– А лебедь?

– Что лебедь? Верь казак. Птица может и царская, но горькая. Хуже редьки. А чучелко лебяжье нам в Белом городе один литвин смастерил.

– Походное, значит, чучелко.

Битяговская вздохнула.

– Все у нас походное. Сына в походе родили...Пока батюшка от черемисов тулупных отбивался, я в повозке тихо-тихо родила. Когда уже в Москве осядем? Там в Воротниковской слободе усадьба стоит. Теперь, наверное, вся яблочным снегом занесенная. Когда уж вернемся?

ХХХ

Вечер был холодным с небом, во всю ширь переложенным лиловыми и розовыми слоями. На заднем дворе дворца царевича Дмитрия Михаил Нагой провожал брата Афанасия. Михаил похлопал ладонью по лошадиному крупу и внезапно схватил брата за богатый высокий воротник, привлек к себе.