Угличское дело. Кинороман

Блажиевич Денис Викторович

ХХХ

Романовы пошли в рост из-за женщины. Московский боярский род средних дарований, но хитрый и терпеливый. Между ними и троном долгое время стояли семьи великие и знатные пусть не делом, но памятью далеких, а значит невероятно славных предков. Рюриковичи. Гедиминовичи. Прямиком от Иафета через Августа Цезаря и императрицу Феофано. На этом фоне Андрейка Кобыла - родоначальник Романовых гляделся неважнецки. Бояре московские какими бы богатыми не были перед спесивой золоченой пылью пасовали. Шуйские, Воротынские, Голицины. И несть им числа частоколом глухим встали перед троном. Одна надежда была на самоуправство государево. Священное прогрессивное начало, мастерок, которым царство каменный Кремль построило, а

не кучу песочных удельных замков. Царь Василий 3 умер, когда его наследнику Ивану и трех лет не было. За государство, уже окрещенное старцем Филофеем третьим Римом, взялся хищный клубок из царицы матери Елены Глинской и ближней аристократии. И начала опять расползаться Русь по имениям да поместьишкам, полетели во все стороны кровавые брызги, когда власть сама себя грызть начала, сойдясь в междуусобной бойне. Мать царя отравили, дядю, вообще весь род Глинских почти вывели. Ребенком царем, как мячиком, играли. Перекидывали от одной партии к другой. На всю жизнь запомнил Иван, что это значит в Москве быть слабым государем. По возрасту или какой иной причине. Крепко запомнил, как бояре перед ним ребенком убивали друг друга, как один из Шуйских (всегда где измена они) на его кровать садился и речи непотребные вел. Как будто с ровней говорил, а не с повелителем. Едва лишь в возраст Иван вошел, он этого Шуйского псарям отдал без сожаления и те его прямо на дворе убили, чтобы все видели и знали. Кончилось головотрясение в стране, настал, наконец, крепкий царь после многолетней бескрайней вольницы. После потомки на дискутабельный фарш изойдут, доказывая превосходство поэтической, из дурной образованной головы выдуманной, Новгородской республики перед прозаической темной наглой зверской тоталитарной Московией с ее князьями жилами, пахнущей кровью, слезами великими и неизбежностью, всеподъедающим великим равнодушием перед временем. Да что оно время для тех, кто строит вечность? Новгород был богат, знаменит и сиял во все стороны света. Золотой пустой болван и самодовольное трепло. Была бы Москва, не было бы ее, он все равно не пережил бы 16 столетие. Его сожрали бы Литва или Ливонский орден или Польша или Швеция да кто угодно с крепкими яйцами и правдой в душе. Несколько столетий блестел Новгород, пока будущая столица русского мира путалась в своих финских дремучих лесах. Ни зряшного каменного собора, ни берестяных грамот (Акундин - Твердило Тердиловичу...а ногату я себе заимам..), деревянные стены, в которые каждый год стучат недобрые татары. Абсолютно отрицательная стартовая позиция, только и оставалось, что продолжать растворяться в гнилых болотах, пока и имя такое русские из свитков своих справедливых история не вычеркнет. Мимо византийской иконы к блюдцу с молочком для коровьего бога Велеса. Однако...И это хорошо...Новгород предложил быть рабом своих вольностей, Москва быть вольным в своем рабстве. Сотни законов и сотни плетей или всего один закон, но и плеть одна...Спра-вед-ливая! Московитяне в это верили, и перед этой верой сгибали шеи, но лишь перед ней. Тем и победили.

Первой женой Ивана Грозного стала Анастасия Романова, и это событие помимо всего прочего стало символом нового времени. Царь, уже самый настоящий венчанный царь, искал себе надежную опору внутри собственного государства. Ведь прямо в воздухе висела его с виду бесконтрольная власть. В разряженном воздухе аристократосферы. Он положился на вторых. Тех, что позднее назовут дворянством, и Романовы были лучшими из этого тогда молодого сильного энергичного племени. Это был правильный брак, и они любили друг друга. Анастасия до поры до времени смиряла те злые черные силы, какими была доверху заполнена его, с самого рождения, истерзанная хворая душа. Когда Анастасии не стало, некому было больше противиться, а сам царь не мог. Чумой стал на троне и заразил всю страну страхом и ужасом.

Романовы смогли удержаться в самое черное время. Они не высовывались. Были верными родственниками, а после смерти царя Ивана в 1584 году, Никита Романов стал одним из тех, кому было поручено опекать и наставлять царя Федора. В Регентском совете Никита Романов дядя царя и Борис Годунов шурин царя соединились против Мстиславских, Шуйских и Бельского. Через Романовых Годунову удалось укрепиться и стать, по сути, единоличным правителем. Бельский был сослан. Мстиславские и Шуйские

разгромлены. После смерти Никиты Романова главой рода стал Федор Никитич. И тяжко ему бы пришлось обеспечить будущее фамилии и малолетних братьев. Если бы не было у него верного и мудрого человека полностью преданного клану. Такой человек у Федора Никитича был.

Суббота Зотов сильный и высокий мужчина с толстой, как слоновья нога, шеей и пепельным окрасом короткой бородки. Он тяжело топал по извилистым переходам романовского терема. Все благоразумно пряталось и затихало, услышав тяжелую поступь дядьки Федора Никитича. Вдруг на пути Субботы возникла съежившаяся фигура растерянного мальчугана. В трясущихся руках деревянный ковшик. Суббота навис над бедным романовским служкой. Мальчик немо хватал воздух ртом.

– Ты чего, малец?

– Воду несу....Воду просили.
– бормотал мальчишка.

– Ну...Дай пройти.

Малец с трудом разбирал чего от него хотят, а Суббота улыбался.

– Пройти то дашь?

Малец резво отошел в сторону.

– Ну беги, беги.

Малец пошел по переходу, стирая со лба холодный пот. Вдруг он взлетел, получив мощный пинок, и ударился о стену. Заплакал немо, не дай бог услышит.

А Суббота и не думал. Сказал рассудительно.

– Не со зла, малец. Для порядку.

Суббота окинул грозным взором, запертые но всеслышащие двери. Ударил ногой в первую попавшуюся.

– Всех вас мышей. Всех насквозь

Суббота двинулся дальше. Тяжелая низкая дверь. Перевел дух. Что-то изменилось в его лице. Теперь он пытался выглядеть слугой.

Суббота вошел в красиво разрисованную комнату с набранным полом. Он поклонился Федору Никитичу молодому гибкому широкоплечему красавцу.

– Что?- спросил встревоженно Федор Никитич.

Суббота остановился в углу перед иконами. Истово и жадно перекрестился. Потом повернулся.

– Гонец от правителя. К себе требует.

Федор раскинул руки крестом.

– Елданко. Тащи вериги.

Открылась маленькая дверь. В нее втиснулся заспанный толстый холоп. Чесал мягкое брюхо. Едва увидев Субботу мгновенно преобразился. Резвел и худел на глазах.

– По полному чину, княже?

– Все что в печи на стол мечи. В Кремль еду.

Елданко пропал за дверью.

– К обеду поспеешь.- сказал Суббота.

– Дело... У Бориса, Швырев Мишка сказывал, стерляди пуховые. И к девкам от него на Лубянку ближе.

– На Лубянке черти живут. В бабах срамных, как в избах. Кто зайдет того в пекло тащат.

Федор засмеялся.

– Не бойся, Суббота. Это если засиживаться долго.

В дверь протиснулся Елданко с кипой одежды на руках. С превеликим почтением стал наряжать Федора. Суббота любовался воспитанником, так что в глаз слеза полетела.

– Женить тебя пора. Обещал я твоему батюшке. Может, правитель затем и зовет. Ах, как было бы... У Стрешневых такая ягодка наливается... По Романовскому роду. Царица.

– Откуда знаешь? Видел?

– Кто боярскую девицу мне покажет. Да мне и видеть ее незачем. Все что надо я и так знаю. Батюшка ее окольничий. Под Быстрицей воеводой левой руки был. Сел у них и выпасов. Да соляных ям да казны денежной и рухляди полневой... Как при всем том красивой не быть?

– Соляные ямы...Тогда точно красавица писаная. Только не даст мне Борис дозволу. Я бы не дал. Князю Василию Шуйскому уже и сорок, а все холост.

– Шуйские проклятый, бунташный род. Поделом им. Ядовитое семя.

– Что до того Борису. Его другое гложет.

Елданко подал тяжелое верхнее платье. С трудом Федор натянул его на себя

Суббота говорил

– Пускай их...Годунов вперед глядит...Что после царя Федора будет. Шуйские Рюриковичи и они первые у трона. Пусть жрут друг друга.

– Ты про Дмитрия совсем забыл.

– Нет, княже, я все помню.

Елданко торжественно внес высокую горлатную шапку. Суббота отобрал ее и сам почтительно водрузил на голову Федора.

– Как?
– спросил Федор.

– Грозен яко лев рычащий. Блистаешь яко солнце полуденное.

– Потею и пахну яко сто онуч мужицких. Хожу яко в уборную не поспел, да еще и печная труба на голове. Елданко, давай меняться жизнями.

– Терпи, княже.

– Терплю. Самый распоследний посадский вольнее меня. Жениться по собственной воле не могу. Хорошо ли это, Суббота?