Уготован покой...

Оз Амос

Я не сдаюсь, набираю снова и снова. Сражаюсь со всеми чертями, возникающими на телефонной линии между нашим кибуцем и воинской частью, и в конце концов мне удается восстановить связь. Девушка сообщает мне с явной неохотой, что этот самый Чупка еще рано утром покинул расположение части. Уехал. «Куда?» — «Мой господин, пождите на линии…» И отключают.

Я бросаюсь в бой в третий раз. Со всем терпением, которому всю жизнь учило меня обращение с флейтой. И снова я попадаю на ту же девушку-военнослужащую. В голосе ее слышатся нетерпение, подозрение и просто грубость: кто вы такой, мой господин, по какому праву задаете подобные вопросы? Не моргнув глазом, я тут же выстрелил в нее тремя лживыми утверждениями: я отец Ионатана Лифшица, мое имя — Исраэль Лифшиц,

и я депутат парламента. Да, моя юная леди, речь идет о депутате И. Лифшице. Так что будьте любезны сообщить мне, куда уехал тот самый Чупка. То ли из уважения к Иони, то ли из уважения к парламенту она снизошла и раскрыла мне военную тайну. Чупка держит путь в Акко. Или он уже там. Или уже едет обратно. Ездил он на церемонию обрезания: у одного из наших солдат родился сын. И она сообщила мне имя солдата.

Я тут же позвонил в Акко Гроссману, моему другу еще со времен Лейпцига. Сейчас он работает в электрической компании. Гроссман выполнил мою просьбу и через час интенсивных поисков сообщил мне, что этот самый Чупка «заскочил к сестре в кибуц Эйн-ха-Мифрац, чтобы поспать немного после длинной дороги».

В этих телефонных баталиях пролетели два с половиной часа. Я прозевал обед в столовой. Но Рахель, жена Сточника, вспомнила обо мне и по собственной инициативе принесла мне прямо в кабинет тарелку с котлетами, рисом и овощами. Я же не отходил от телефона.

Без четверти два, после долгих мучений, мне удалось связаться с секретариатом кибуца Эйн-ха-Мифрац. И кто-то пообещал мне сделать все, что в его силах (и на этот раз я представился Иолеком, чтобы увеличить свои шансы). Около четырех я наконец заарканил Чупку. Начал его расспрашивать и услышал в ответ, что у него нет ни малейшего понятия, где сейчас наш Ионатан. Хорошо бы мне узнать об этом на военной базе. И если выяснится, что «у Иони серьезные проблемы», я полностью могу положиться на Чупку и его товарищей, которые «навалятся все разом», и особое подразделение отыщет мне мою пропажу, даже если она «за пазухой у самого Аллаха». Возможно, я вызвал у него что-то вроде ухмылки, когда спросил, где находится упомянутое им место. А еще я поинтересовался, может ли, по его мнению, Иони что-либо учудить, совершить, как бы это сказать, какой-нибудь дурацкий поступок. «Думаем», — ответил он мне охрипшим, усталым голосом. И после краткого молчания подвел итог «Я знаю? Всякий способен вдруг натворить глупостей». (Кстати, он прав, по-моему.) Итак, я согласился с ним, что нам следует поддерживать связь. И, со своей стороны, попросил его, чтобы пока все это осталось между нами.

Пока я вел телефонное расследование, Уди Шнеур и Эйтан прочесывали по моей просьбе те участки местности, где, несмотря на непролазную грязь, все же можно проехать на джипе. Ни малейшего следа не нашли. И, опять-таки по моей рекомендации, Эйтан Р. провел на поводке овчарку Тию, чтобы та напала на след хозяина.

Все понапрасну.

Я никак не мог решить, стоит ли, есть ли необходимость привлекать на данном этапе к поискам полицию. Доводы «за» очевидны. Доводы «против» таковы: если парень все же вернется этой ночью, завтра или послезавтра, и если выяснится, что ничего не случилось и это была мимолетная блажь, он наверняка обидится, разозлится, что в дело втянули полицию, подняли шум на весь мир.

В пять часов пополудни я наконец решил, что моя честь не пострадает, если я посоветуюсь с самим Иолеком. Почему-то я все старался отодвинуть мой визит к нему. Но еще до этого посоветовал Хаве обзвонить всех знакомых и родственников, у которых в случае нужды Иони мог бы найти пристанище. Позвонить даже тем, у кого, по ее мнению, мало шансов оказать Иони гостеприимство. Я полагался на Хаву, которая сможет провести эти переговоры с достаточным тактом, как бы невзначай, чтобы не вызвать у собеседников ни подозрений, ни беспокойства.

Хава приняла на себя эту миссию. На лице ее было написано, что она едва сдерживает тошноту. (Я ли был тому причиной? Или ее родственники и знакомые?) Не произнеся ни единого слова, она тем не менее дала мне почувствовать,

что все предпринятое мною не более чем глупость — да и чего можно ожидать от такого недотепы, как я? — однако она в силу своих твердых принципов исполнит все, что ей поручено. Единственное, чего она потребовала от меня со всей настойчивостью, — еще сегодня заказать трансатлантический телефонный разговор с Троцким, с Биней, живущим в Майами; возможно, он что-нибудь знает. Я не видел в том никакого смысла, но решил сразу же уступить ей. И постарался, чтобы голос мой не выдал, что я думаю на самом деле. Если она хочет, чтобы именно я позвонил, именно я и позвоню. С удовольствием. Не стоит благодарности.

Прошло целых тридцать девять лет с того дня, когда я впервые встретился с Иолеком. Уже тогда было в нем нечто такое, что необъяснимо давило на меня, вызывая ощущение подчиненности. Невысокий, осторожный, острый на язык, этот человек даже тогда, в дни нашей молодости, был лишен каких-либо черт, свойственных юным, как будто родился пожилым и, пока я жив, таким и останется. До сего дня само его присутствие будит во мне какое-то тягостное ощущение собственной незначительности. Между прочим, именно он научил меня запрягать лошадь…

Я заранее представлял себе, что Иолек произнесет свой вечный рефрен: Меа culpa (Моя вина). Но на сей раз он обошелся без этого. Поблагодарил меня за все мои усилия. Властный, прямой, сидел он в большом кресле и сосредоточенно курил, устремив взгляд в одну точку, расположенную где-то высоко на стене. На лице его застыло выражение, хорошо памятное мне еще по тем временам, когда принимал он судьбоносные государственные решения: ноздри его огромного носа раздуваются, весь он само презрение и ирония. Говорил он мало. Сухо. Будто и правда в глубине души принял твердое решение совершить нечто невероятное, после чего невозможно будет жить по-прежнему, однако еще не настало время сообщить об этом даже самым близким. Гордое одиночество как бы возвышало его над народом и проводило четкую границу между ним и остальными смертными. Которые все еще блуждают впотьмах. Которым и представить не дано масштабов тех грандиозных перемен, что произойдут в тот момент, когда Иолек сочтет возможным реализовать то, что покамест таит глубоко в душе. А то, что таится в душе, озаряет его лицо глубокой и светлой печалью, словно он полководец или глава государства, отдавший последний секретный приказ и перешедший таким образом некую фатальную черту. Пока еще ни одному человеку из его ближайшего окружения не дано знать ни одной, даже мельчайшей подробности. Пока еще не двинулось ни одно из колес, не прозвучало ни единого выстрела, не завыла сирена, но им уже дан сигнал и нет и тени сожаления о том, что сделано. И теперь он сидит в ожидании, и то, что исходит от него, можно назвать умиротворенностью. Вот только курит он без остановки, сверля маленькими пронзительными глазками колечки дыма, плывущие в воздухе. Словно пытается расшифровать некую их внутреннюю упорядоченность или цель.

— Иолек, — сказал я, — знай, что мы все с вами. Весь кибуц.

— Это хорошо, — ответил Иолек. — Спасибо. Я это чувствую.

— И мы делаем всё возможное.

— Конечно. Я в этом не сомневался.

— Мы прочесали близлежащие окрестности. Навели справки в армии. Опросили родственников и знакомых. Соблюдая полную секретность. Но пока все безрезультатно.

— Ты действуешь правильно. И очень хорошо, что ты пока не стал обращаться в полицию. Срулик?

— Да?

— Стакан чаю? Или выпьем по рюмочке?

— Спасибо. Нет.

— Послушай. Надо за ним последить, чтобы не натворил каких-нибудь глупостей. Он в плохом состоянии.

— Кто?

— Азария. За ним нужно следить во все глаза. Этот молодой человек — подлинное сокровище. Ему, возможно, предстоят великие дела. И ночью не стоит оставлять его без присмотра. Он ведь во всем обвиняет себя, и есть основания опасаться, как бы он чего-нибудь с собой ни учинил. Что же касается Хавы, то поступай по своему разумению. Я не стану излагать своего мнения по данному вопросу.