Шрифт:
Физика и лирика (за три дня до происшествия)
Над разноцветными верхушками осенних деревьев парка торчал Купол, как будто в котел с пестрой окрошкой какой-то хулиган швырнул коричневый мяч. Рядом еле виднелась маковка церковной колоколенки, словно давая понять, что не все еще потеряно, что еще можно жить и отчаиваться рано.
Солнце пока не добралось до постели, но уже вовсю било через открытую дверь кухни в тесное нутро прихожей, превращая горевшую там электрическую лампочку в тусклый полуумерший уголек. Зароков вылез из постели, вдел ноги в шлепанцы и погасил везде свет.
Бреясь
Выйдя из подъезда, Зароков уткнулся взглядом в темный Купол. Никуда в этом городишке нельзя было от него скрыться, чтобы он не напомнил о себе. Зароков сердито отвернулся и пошел в сторону универсама. По дороге мимо него грузно проехал контейнеровоз, направляясь к Куполу.
Было нельзя не отметить, что именно с появлением в Невединске Купола, жить стало лучше, хотя, может быть, и не веселей. Построили детский сад и универсам, подновили школу. Будто пытаются загладить какую-то вину, подумал Зароков.
Вообще-то он был домосед, но прогулки все-таки любил: в обычном одиночестве, когда давно некуда торопиться. Вот и сейчас, шагая по дорожке, Зароков вдыхал уже прохладный воздух, наслаждаясь одуряющими запахами прелой осенней листвы, и жмурился от солнца. Хорошо, все-таки. Определенно, хорошо…
Пивная находилась на первом этаже кирпичной пятиэтажки, в зальчике, бывшем когда-то частью детского сада. Обиталище детишек полгода назад переехало в небольшой симпатичный корпус за забором в двух кварталах отсюда, и освободившийся первый этаж был распределен между молочной кухней, металлоремонтом и пивной. Из-за такого смелого распределения площадей пришлось разворотить часть стены для входных дверей в металлоремонт и пивную.
Зароков хотел было заглянуть туда на обратном пути, но подумал, что с сумками это лишит его определенного комфорта. Поэтому он поднялся по аляповатой лесенке, толкнул дверь под щитом с надписью «пивная» и вошел внутрь.
В это время всегда было малолюдно – за одним столиком стояли двое, за другим, в углу, сбоку от прилавка, скучал типичный физик. Любимый столик Зарокова занят не был. С удовлетворением отметив это, он направился к прилавку. Взяв маленькую кружку, он не спеша подошел к столику в углу – между окном и глухой стеной, обильно расписанной лужайками в курчавых деревцах и цветочках, где резвилось всевозможное жизнерадостное зверье (наследие детского сада, почему-то оставленное в неприкосновенности). Повернувшись спиной к добродушно оскаленному медведю, Зароков облокотился о столик и сделал первый большой глоток.
Жить стало лучше не только из-за появления универсама (с продуктами, надо заметить) и кое-какого строительства, сопутствующего возведению Купола, но и потому, что в этой пивной всегда было пиво и, что самое важное, весьма незаметно разбавляемое. К тому же к пиву здесь прилагались замечательные соленые сушки, которыми в этот раз, правда, Зароков пренебрег. Пивная эта стала настоящим достоянием народа, гордостью и жемчужиной города, и звалась не иначе как «Детская радость». Заслуженно звалась, хоть, конечно, и неожиданно. Зароков подумал, что удачнее всего ей было бы называться «Детской неожиданностью» и усмехнулся. Ну, нет, не станет народ так издеваться над любимым местом принятия внутрь волшебного напитка. Не станет…
За столиком посередине стояли двое, обоих Зароков знал – не так, чтобы здороваться при встрече, но в небольшом городке все лица со временем становятся уже виденными хотя бы единожды. Один из таких знакомцев был интернатовский сторож Матвеич, неоднократно замеченный именно здесь и, в общем, известный по рассказам Василисы. Выглядел он как типичный колхозный сторож, мало отличимый от огородного пугала и потому столь же эффективный в борьбе за урожай: небольшого роста, угловатый, с плешью, прикрытой мятой солдатской ушанкой. Из карманов его серой штопанной-перештопанной телогрейки вечно торчало что-нибудь – то буханка хлеба, то какой-то промасленный сверток, то бутылочное горлышко (сейчас оттуда выглядывали большие портняжные ножницы). Невероятной ширины штаны были заправлены в огромные кирзовые сапоги с завернутыми голенищами. В таком виде Матвеич бывал всюду: и тут, в пивной, и на своем посту, в домишке-проходной у ворот интерната.
Вторым знакомым Зарокову любителем пива был старший прапорщик, не так давно вышедший на пенсию, больше известный Мишке Копейкину и живший в одном с ними доме на первом этаже. О нем можно было сказать только, что он был выше сторожа на целую голову, одет в штатское и обладал ослепительной лысиной и огромным пузом, нажитым, очевидно, непосильной защитой любимой родины от врагов. Еще он имел густой бас, при помощи которого и доносил до Матвеича некий рассказ. Матвеич внимал с интересом, часто кивая своей ушанкой и поддакивая. Под потолком пивной реял крепкий бас, обдавая и скучающую продавщицу за стойкой и физика, и Зарокова:
– …я так и сел! Представляешь? Люблю! А? Амур у них! Двадцати еще нет. Ну, ладно, я понимаю – сами такими были, в конце концов. Но она-то? Глаз, что ли, нету? В такого хлюпика втюриться!
– Ничего, откормишь, – вставил Матвеич, но был немедленно пристыжен взмахом руки:
– Да ты что? В этом дело, что ли? Ты это брось! Несерьезный он, понимаешь? (Матвеич незамедлительно и искренне закивал.) Ты хоть знаешь, что он ей на день рождения в прошлом году преподнес? Стишки! А? Поэт, едрена мать!
Зароков потягивал пиво и лениво слушал. Товарищ старший прапорщик громко отхлебнул из кружки и продолжал:
– Вон, у Славки, конопатого этого… Тоже студент. Однако, как приличный человек, духи подарил. А?! И роз – целый букет. И еще коробку конфет, – товарищ старший прапорщик почему-то в этом месте своего рассказа с восхищением взглянул на свою кружку. – Вот это студент. Сразу видно – серьезный человек. Далеко пойдет. А этот так и будет стишки крапать, бумагу портить.
Зароков уже слушал с интересом и даже не заметил, как к его столику подошел физик. Зароков был так удивлен, что даже не почувствовал досаду (он не любил соседствовать с кем-нибудь в пивной). Физики были народом замкнутым и неразговорчивым, и знакомств в городе не заводили. Да и к чему им это было, когда жили они на Шоссейной в трехэтажном общежитии и общались только друг с другом.