Угроза для жизни
Шрифт:
Зароков тупо кивнул, а Дым Белянович продолжал:
– А что мешает учителю поведать что-то из своей личной истории? Если, разумеется, там есть что-то интересное и поучительное, кроме унылых походов в магазин. Хотя, случается, и здесь можно отыскать нечто занимательное, – Дым Белянович неожиданно подмигнул Зарокову. – А вы дезертировали, Николай Иванович. Вы оставили своих учеников, хотя могли бы – преподавая именно начальную военную подготовку – дать им понять, что война – это мерзость и кровь. И напомнить – не сухо и протокольно, а на живых примерах – как тяжко далась победа над фашистами. И как однажды всего несколько лет спустя мир подошел к самому краю.
Зароков вздрогнул. Дым Белянович твердо на него смотрел. Казалось, он раздумывает, сказать ли что-то еще, но будто передумал, отвел глаза и взглянул на красную верхушку молодого клена, росшего неподалеку. Зароков принялся угрюмо перебирать
– Вы знаете, как непросто быть настоящим учителем. Ибо он не отделяет себя от учеников. И личный пример учителя – от того, насколько хорошо он знает свой предмет до манеры общаться с завучем или первоклашкой – может многое дать его ученикам. Учитель учит думать. Учит быть человеком. Учит быть ответственным за свои поступки – любые поступки. Учит быть самим собой – и это самое непростое.
Он легко, не по годам, поднялся со скамейки.
– Всего доброго, Николай Иванович, – произнес он, шикарным жестом приподнял над благородными сединами шляпу и пошел куда-то по дорожке, обдав Зарокова смесью удивительных запахов, из которых ему удалось выделить лишь некий абсолютно незнакомый одеколон.
Зароков задумался, продолжая сидеть на скамейке. Однако глухо звучавший где-то баян подозрительно смолк, затем в доме кто-то зычно рявкнул: «Э, нет, свидетели нам не нужны!», стал нарастать непонятный шум, и не успел Зароков опомниться, как дверь подъезда распахнулась и на дорожку, возле которой он сидел, вывалилась целая толпа – мужчины в костюмах и галстуках и женщины в платьях и туфлях на шпильках. Прямо напротив скамейки с Зароковым остановились двое, обмотанные лентами с надписью «свидетель»: девица в неудержимо коротком платье и угловатый мужчина с черными усами. Они задрали головы и принялись орать в две глотки:
– Ди-ма! Жан-на! Ди-ма! Жан-на!
Толпа подхватила эту речевку и Зарокову на мгновение показалось, что он на стадионе, где болельщики ревут то ли «ди-на-мо», то ли «шай-бу». Спустя минуту яростных криков дверь подъезда отлетела в сторону, вынося наружу маленького потного толстяка в распахнутом пиджаке, пискнувшего: «Пр-рошу любить и…»
И тут сбоку неразборчиво грянул туш баян, а из подъезда вывалился тощий жених, похожий на сложенную гладильную доску, волочащий на руках дородную невесту, закутанную в меха поверх чего-то белого вперемежку с полупрозрачным. Жених коварно оступился, невеста завизжала, кто-то из толпы рванул на помощь. Молодуху подхватили, выбив из-под нее хрупкую конструкцию мужа, и торжественно водрузили на асфальт.
«Надо же! – с досадой подумал Зароков. – Всего только четверг, а у этих уже свадьба!» Он почувствовал себя очень неуютно и в тоске окинул взглядом путь к отступлению, нашаривая сбоку свои авоськи, но тут кто-то взвизгнул: «Плясовую!», баян хрюкнул, поперхнувшись тушью, и стал гнать из своих астматических недр нечто ядреное и быстрое. Толпа немедленно пришла в броуновское движение, по асфальту остервенело затопали каблуки и шпильки.
Зароков оказался в ловушке. Прямо напротив него ходила ходуном необъятная тетка с ярко накрашенным ртом. От нее, как от русской печи, пыхало жаром, вся она колыхалась как тесто и из глубокого декольте, небрежно зашторенного по бокам обшлагами легкого плаща, как из печных же глубин, норовили выскочить две огромные сдобные булки. Тетка игриво смотрела сверху вниз на Зарокова, отчаянно и дробно топая по асфальту, словно ей нестерпимо жгло подошвы. Зароков нервно сглотнул, разобрал, наконец, тесемки авосек и снялся со скамейки, стараясь вонзиться в открывшийся на секунду просвет между скачущим черным женихом и ногастой свидетельницей в зовущих вверх колготках, бившей чечетку, но неожиданно оказался прямо напротив жаркой тетки. Она схватила его за руки, легко вздернув обе авоськи на уровень плеч, и повлекла его куда-то вбок. Зароков дергал руками, не чувствуя тяжести авосек, стараясь вырваться, но игривая дама цепко держала его за запястья своим ядовитым маникюром и дышала в лицо салатом и водкой. Зароков собрался с силами, неистово рванул в сторону и вывалился из беснующейся толпы на волю, свернув на дорожку, тянущуюся вдоль дома. Тетка испустила какой-то хищный разочарованный рык, но Зароков, не оборачиваясь, уже торопливо шел прочь, выбирая нужное направление между теснившимися домами.
Засунув продукты в голодный холодильник, Зароков тяжело опустился на кухонный табурет и только сейчас вспомнил, что забыл зайти в «культтовары», чтобы купить батареек. Он обозвал себя вслух старым ослом, полез в карман и, вытащив оттуда маленький фонарик, посветил себе на ладонь. Ладно, пока можно обойтись… В магазин, находившийся возле интерната, где только и можно было раздобыть нужные батарейки, идти не хотелось категорически.
На душе было гадко, в ушах, как назойливая мелодия, завывал давешний баян, и топотала каблуками по затылку игривая тетка. Куда же от этого спрятаться, думал Зароков, куда деваться от них от всех с их порядком, с их бессмысленными драками, бездарными свадьбами и никудышными браками, пустыми головами и холодными душами с запахом салата и водки? Где то место, где солнце светит не только на небе, где если кто-то и нужен кому-то, то только не в качестве зеркала для самолюбования? И есть ли такое место вообще? А если нет, то должен же быть какой-то способ, чтобы превратить этот мир из пустого холодильника, где ярко горит лампочка во что-то живое и теплое, где происходит что-нибудь интересное и нужное всем и каждому, и не придется платить за это непомерную и страшную цену. А если этого способа нет, значит, все становится бессмысленным…
Зароков машинально посмотрел в окно, чтобы солнечный свет смыл с души вязкую муть и увидел Купол. И понял, куда он сейчас пойдет.
Выйдя на лестницу, он подумал, что батарейки можно попросить купить Василису.
В парке было тихо и только дойдя до стелы с взмывающим в небо штурмовиком «Ил-2», он вспомнил о городских обормотах, которые сегодня отступали именно сюда от теснивших их «кирпичей». Он стал настороженно озираться, но все было тихо. В парке никого не было, даже бабушек с внучатами и молодых мам с колясками. Наверное, лоботрясы все-таки побывали тут уже и рассеялись, подгоняемые противником, а заодно распугали мирных граждан.
Зароков пересек парк по знакомой дорожке, затем свернул в кусты, найдя нужную тропинку, и подошел к ограде, представлявшей собой в этой части парка обыкновенный щелястый забор. Нырнув в заветную дыру, Зароков миновал замусоренный тупик с железными облупившимися гаражами, где стоял вечный запах мочи и выбрался, наконец, на шоссе.
Это была окраина, здесь пахло лесом, который вплотную подступал к Куполу, и где стояли, будто разглядывая этакую небывальщину, заброшенная приземистая церковь со своей сестрой – долговязой колокольней. Зароков пропустил проехавший мимо него контейнеровоз, перешел шоссе и направился к колокольне.
Несколько лет назад, когда он еще служил в этой части, церковь с колокольней были видны над забором, к которому был прибит вечный транспарант «На защите Отечества», символизируя совсем не то, что хотел выразить с помощью него замполит. Теперь территория части изрядно расширилась, давая место Куполу, а забор стал выглядеть несерьезно, теряясь у его подножия.
…Отсюда, под толстыми рельсами вместо балок, на которых когда-то висели колокола, Купол был виден как на ладони. Был он похож на полуспущенный мяч, приникший смятым боком к земле и в остальном выглядевший по-прежнему круглым и тугим. Иногда Зароков мысленно приставлял к его макушке сообразную ему по величине ручку и тогда Купол напоминал ему гигантскую крышку для блюда под жаркое, каковой можно было с легкостью накрыть пару стадионов. С той стороны Купола, невидные отсюда, располагались выстроенные одновременно с ним два четырехэтажных корпуса, а здесь, среди едва начинающегося леса, ничто не подчеркивало его размеров, кроме того же забора и нескольких одиноких сосен. Строительные краны, долгое время торчащие то изнутри, то по бокам, убрали и увезли позавчера, и теперь нечему было подчеркнуть всю чудовищность его размеров. На синем фоне неба он равнодушно подставлял солнцу свои стальные бока, выкрашенные в глубокий коричневый цвет. Отсюда, с колокольни, отчетливо были видны стыки огромных ромбов, из которых Купол и был собран, как неведомая игрушка какого-то великана.
Зароков окинул взглядом ненавистное циклопическое сооружение, опоясанное ближе к верхушке рядом еле видных сейчас, но загоравшихся ближе к вечеру тревожным красным светом ламп, потом подошел к одной из стен, поддерживающий свод колокольни и нащупал веревку. Кряхтя, он стал подниматься вверх, перебирая веревку руками и шагая по стене. Забравшись в тесную нишу над звонницей, Зароков отдышался. Здесь было сумрачно, но нестрашно – тени залегли по углам, тогда как в центре было светло – сквозь щель в стене был хорошо виден Купол, а вот Зарокова увидеть снаружи было никак нельзя. Зацепившись за выбоины в стене, он подтянулся, помог себе ногами, упершись еще в пару незаметных выступов, и оказался под самой крышей. Поднатужившись, он принял устойчивое положение, приподнял доски над головой и ему открылся тайник, расположенный под самым куполом колокольни. Убедившись, что спрятанное на месте, он, все же, решил его достать. Перехватив поудобнее брезентовый сверток, он спрыгнул вниз и сел на заранее приготовленную крошечную скамеечку. Положив сверток на колени, Зароков развернул грубую ткань.