Уход на второй круг
Шрифт:
Еще. Трое. Все трое в форме во дворе какого-то дома. Двоих узнал без проблем. Самая маленькая фигурка — могла бы сойти за мальчишку-подростка. Ксения. Летчица в ГСЧС. Ее брат, почти двухметровый шкаф. Государственная пожарно-спасательная часть. Третий. Третьего он не знал. Смеющийся парень, совсем молодой, недвусмысленно обхвативший Ксенькину талию. А вот это, пожалуй, он и есть. Муж.
Глеб приблизил фото к лицу, внимательно рассматривая. Смеются. Везде смеются. Всегда смеются. Счастливы и дружны. Три мушкетера в кепках, черт подери.
Следующая страница разбила все к хренам. Сорвала краны, придавила навалившейся
«Оказался бы рыжим».
Глеб захлопнул альбом. Озираясь по сторонам, вглядываясь в пространство вокруг себя, пытался отогнать понимание. Не отгонялось. Пожирало его.
Альбом был водружен на место. Глеб ломанулся к окну и распахнул его пошире, потому что воздуха ему не хватало. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Не может быть, — пробормотал он, моргая. Во дворе на своем месте стоял Ксенькин Инфинити. Он здесь тоже был на своем месте. Чувствовал так. А выходит…
И она в ванной, в душе, ее мир не перевернулся, как сейчас перевернулся его. Для нее все по-прежнему. Сейчас она выйдет и отправится варить кофе. Позовет его завтракать. Или его не надо звать? Он будет рядом, ваять бутерброды. Да, он точно будет рядом ваять бутерброды. Именно так он сделал бы в обычное утро. Потом они бы позавтракали вместе. И, наверное, вернулись бы в постель. Или он потащил бы ее гулять. Он все время куда-то ее тащил, день за днем накладывая на старые воспоминания — новые. Стирая прошлое. Да как его сотрешь, если вот оно?! На полочке!
Но, черт бы подрал все на земле, как такое может быть, что, возможно, это ее муж умер у него на столе!
— А я решила, ты досыпать пошел, — Ксения оказалась не на кухне, а рядом. Оперлась о подоконник и тоже втягивала носом утренний воздух, свежий, прохладный. Парамонов повернул к ней голову. Долго смотрел на тонкий профиль. Не верил. Не верил. Не мог поверить. И все, что ему оставалось, как вчера ее брату — растянуть губы в улыбку. И снова нацепить маску. Назад, на место. Пусть будет. Потому что, если тогда у него под ножом умер ее муж, им обоим уже не подняться.
Глеб протянул руку, погладил ее щеку и медленно проговорил.
«Я
сегодня
дышу как слон,
походка
моя
легка,
и ночь
пронеслась,
как чудесный сон,
без единого
кашля и плевка.
— О, взгромоздился на своего любимого конька, — беззлобно проворчала Ксения. — Завтракать пошли!
— Без единого кашля и плевка Парамонов взгромоздился на конька, — продолжил балагурить Глеб. — Пошли, земная моя.
— На тебя еды хватит, на коня — нет.
— Значит, оставляем коня за кадром. Интересно, есть ли шансы, что ты когда-нибудь хоть немного распробуешь чай?
* * *
Глаза у Маргариты Николаевны и впрямь были необыкновенные. Такого же цвета, как у Ксении, только чуточку светлее. Они все еще казались немного детскими, наивными, совсем не по возрасту, даже несмотря на сеточку морщин в уголках. Как у Бэмби. И речь не о форме, а исключительно об их вечном чуть удивленном выражении. С грустинкой и радостью одновременно. Может быть, поэтому в нее иногда до сих пор влюблялись сослуживцы отца? Даже чаще, чем влюблялась она сама, а Маргарита Николаевна Басаргина была женщиной влюбчивой. Отец на это безобразие смотрел всегда с улыбкой. Потому что при своей влюбчивости, любила она только мужа.
Сейчас этими самыми своими необыкновенными глазами она скорбно взирала на угоревшую в духовке курицу, покоившуюся на противне в обрамлении не менее сгоревших и развалившихся фруктов, и горестно вздыхала, будто бы случилось самое страшное, что могло произойти в жизни.
— Ксюш, ну как я так, а? — несчастным голосом изрекла она.
— Бывает, — Ксения глянула на птицу, вернее, ее совершенно несъедобные останки, — сейчас что-нибудь придумаем.
Она решительно взяла противень и направилась с ним к мусорному ведру, чтобы, обернувшись, наткнуться на любопытную физиономию Парамонова, застывшего на проходе в кухню.
— У вас тут запах… специфический, — сообщил он с интонацией кэпа. — Виктор Антонович отправил в разведку.
— Передай старшему по званию, что это чужая территория, — отозвалась Ксения, — и любая разведка приравнивается к диверсии.
— Может, помочь чего, а? — спросил Глеб.
Одним из его несомненных достоинств было то, что, живя в гордом одиночестве много месяцев, работы на кухне он не гнушался.
— Ага! Отвлечь Виктора Антоновича.
— Понял, понял, сдаюсь и не лезу, — он быстро сделал шаг к ней, поцеловал в нос и выскочил, подняв руки вверх, из кухни в комнату, где они с Виктором Антоновичем оставили партию в шашки, пока Басаргин на перекуре.
Всю эту прелестную во всех смыслах сцену, задержав дыхание, наблюдала Маргарита Николаевна, боясь их потревожить не то что словом, но даже звуком кухонной утвари. Когда Глеб скрылся, она улыбнулась и проговорила:
— Все-таки он у тебя замечательный!
Время, затраченное на то, чтобы счистить противень, дало возможность Ксении понять, что сейчас воспоследует очередной разговор по душам — давно не было, и что ей следует активировать фантазию для поддержания устоявшейся легенды, но все же требующей периодического подтверждения.
Она подняла голову, сунула противень в мойку и сказала, входя в образ:
— По себе подбирала.
— Да? — мать весело кивнула. — Ну, с чувством юмора у него тоже все в порядке. Для мужика — важно. Ничего нет хуже, чем когда мужик нудный.
— Этот не нудный, поверь!
— Да я и сама удостоверяюсь каждый раз. У него все визиты запоминающиеся. Прям шоу, — мать хмыкнула. — Кормить мы их чем теперь будем? У меня замороженные котлеты есть, но это же… не то. И Денишек придет голодный… Может, послать твоего за новой курицей?