Уход на второй круг
Шрифт:
Денис усмехнулся — неожиданно искренне, по-доброму.
— Ксюха — дурочка, все за независимость воевала, — но так же резко лицо снова стало другим. — Я тебя предупредил.
— Я понял, — мрачно ответил Глеб. Выпустил облачко дыма. От дождя даже на балконе было душно. Впрочем, ему в любом случае не хватало бы воздуха. Оправдываться два года назад смысла не имело. Сейчас — в чем оправдываться? Сейчас — все просто. — Я ее люблю.
— Я тоже.
Баш на баш.
Самое страшное, что теперь даже любить было поздно. Ее муж умер на его столе два года назад. Поэтому сейчас она с ним. Он не спас. Косвенно, но он сам это все
Но ведь сейчас она смеется тоже! Ведь ему не кажется?
Впрочем, их признания не столь уж равнозначны. Ксения однозначно любила своего брата. А его самого… он не знал, почему она позволяла оставаться рядом столько времени. Не знал. Но ведь сам подписался на это!
— Лучше бы ты тогда меня все-таки удавил, — хмуро рассмеялся Глеб. — Или посадил надолго. Стольких проблем избежали бы.
— Я спасатель, а не душегуб, — взгляд Басаргина стал совсем тяжелым. — Не знаю, почему именно ты… Но пусть так, чем… какая она была… Короче, не облажайся снова.
— Кто облажался? — заинтересованно спросила Ксения с порога балкона. — И в чем?
Глеб вздрогнул и резко обернулся к ней. В глазах на мгновение вспыхнула синева и тут же погасла. Он снова скрылся за маской.
— Я облажался, — сообщил он. — Я — облажался. Рассказывал, как мне алкаш по уху съездил. Помнишь, в мае? Мы его к психам везли, а он как-то не очень соглашался.
— А ты не можешь без своих алкашей, да? — фыркнула она.
— Я люблю свою работу! — торжественно сообщил он. Прекрасно зная, что ее не проведешь.
— А я не люблю алкашей, — скорее мрачно, чем торжественно сказала Ксения и повернулась к брату. — Динь, пошли отпрашиваться. У меня завтра рейс, а они от радости чуть ли не ночевать собираются оставлять. В детство впадают, не иначе.
— Какой ночевать! — возмутился Басаргин. — Мне на базу к четырем утра, они рехнулись? И где тут спать всем?
— А я знаю? Даже если б было, лично я хочу домой, — Ксения вздохнула, взяла за руку Глеба и, развернувшись, вошла обратно в комнату.
Точно так же за руку она вывела его из квартиры, после сорокаминутной борьбы троих против двоих. Силы были неравны, и победителями вышло младшее поколение.
Она держала Глеба за руку в лифте. И когда они вышли на крыльцо. И когда шли к его спорткару. И оглядываясь на прощание к брату. Денис это видел. Видел их сплетенные пальцы. И улыбку на ее губах видел тоже, а к Глебу резко, сразу, вдруг — прилепилось ощущение, что это тоже продолжение спектакля. За два года ничего настоящего. С чего вдруг решил — что это его и настоящее. Только если молчать, только если ничего не говорить.
Но ощущение ее пальцев в его ладони медленно сводило с ума. Его. Она — его. Усадил в машину. Сам сел за руль. Не выдержал. Скользнул рукой, помнившей прикосновение, по внутренней стороне ее бедра, там, где кожа гладкая, а тело — мягкое.
— Я соскучился, — пробормотал он.
— И я соскучилась, — Ксения откинула голову и смотрела на него. — В следующее воскресенье не поедем. Что-нибудь придумаем. Хочешь, в Стретовку твою убежим.
— Хочу, — ладонь нырнула под юбку. — И отключим телефоны.
Она кивнула.
— Поехали домой. И телефоны отключим.
— Сегодня уже не позвонят.
Убрал ладонь. Завел двигатель, тронулся с места.
Музыку не включал, пытался сосредоточиться на дороге, но вместо этого во всем его существе отчаянно пульсировала дикая мысль: а что если не будет на следующей неделе Стретовки? Никогда больше не будет у них двоих Стретовки, стоит только ей обо всем узнать?
Она рядом — спокойная и расслабленная. А узнает — возненавидит? Что ей тогда сказали про врача? Что-то же ей сказали, это же было общее семейное мнение, что он убил… он виноват. И на самом деле она ненавидит его. Из всех чувств — только это. Ему самому впору себя возненавидеть — он не спас. Это ее он не спас тогда. Не того парня, а ее.
Глеб сглотнул и выкрутил руль, чтобы съехать на обочину. Резко, так, что подбросило. А потом снова обернулся к ней. И обхватил руками ее плечи, притягивая к себе и тяжело дыша.
— Ты что? — Ксения удивленно подалась к нему, коснулась его щеки пальцами, потом губами. — Все нормально?
— Ты мне нужна, — выдавил из себя Глеб.
— Тебе Денис что-то сказал? — спросила она, нахмурившись.
— Нет, — он уткнулся лбом в ее лоб, зарывшись пальцами в волосы на ее затылке, и закрыл глаза, — ничего. Все хорошо. Просто я… я сегодня почему-то подумал, что не будь тебя, ничего бы у меня не было. Совсем ничего, Ксёныч.
— Ты шантажист.
— Еще какой.
— Тогда и я буду, — она снова улыбалась, когда коснулась его губ легким поцелуем.
Будь. Только будь. Неважно как. Неважно почему. Будь.
Этого он ей не ответил словами. Он ответил ей поцелуем. Прижимая к себе, чтобы она чувствовала его колотящееся сердце. Сминая ее мягкие губы своими. Ощущая ее дыхание. Она отвечала — расслабленно, томно. И только пальцы, подрагивая на коже, выдавали нетерпение, нараставшее внутри.
Глеб медленно отстранился — не без видимого усилия, потому что отпускать было трудно. Всегда — трудно. Поправил ее волосы. Коснулся пальцами щеки, погладил, очертил скулу. Не отрывая взгляда от ее глаз. Слишком сильно хотел. Слишком много всего испытывал разом. Выпрямился в кресле, расправил плечи. И, взявшись за руль, выехал обратно на дорогу. Рванул домой. Скорее домой. Чтобы только фонари на улицах были свидетелями того, как он сходит с ума. Только фонари и она. Его ладонь в полумраке салона снова нашла ее руку и крепко сжала, лаская пальцем запястье. Поглаживая, дразня. И, когда они въезжали во двор, ему стоило только повернуть голову, чтобы она почувствовала, как ее затапливает тепло. Его желание. Его нетерпение.
И сама Ксения больше не ждала. Отстегнула ремень, вышла из машины одновременно с ним, быстро процокала каблуками по асфальту к Глебу и дразнила одним присутствием рядом — взглядом, дыханием, запахом. Поправила прядь волос, постоянно выбивающуюся из-за уха, и проговорила негромко:
— Я соскучилась.
Глеб молча кивнул. Глаза горящие — его и ее — сейчас были понятнее слов. Подхватил на руки и понес на крыльцо, наверх по ступенькам. В открытый подъезд — его оставляли летом для гуляющих кошек. И для влюбленных, наверное. Его квартира ближе, а значит — туда. Опустил на пол, чтобы открыть дверь. И не выдержал — пока искал ключ в кармане, отвлекся во тьме на ее дыхание. Прижал к подъездной стене и снова стал целовать, как с самого начала в машине. Только руки теперь оказались у нее под блузкой, касаясь мягкого, гладкого, теплого живота. Все равно темно. Все равно опять не горит лампочка. Все равно никому не видно.